Еще до этого пришли дурные новости из Сей Айе. Кеса сообщала, что Каронен движется в сторону пущи, в связи с чем она распорядилась вывести из леса все население поляны. К письму Жемчужины прилагался короткий доклад Охегенеда. Комендант гвардии княгини, а с недавнего времени также командующий всеми силами, обороняющими Сей Айе, заверял, что будет вести войну в лесу против армектанских легионов, и не падал духом, что, однако, никак не отменяло того факта, что он бежал из владений своей госпожи, отдавая ее земли на разграбление захватчикам. Короче говоря, госпожа Доброго Знака в любой момент могла стать госпожой пожарища. Только такие известия и требовались группировке Справедливых — ибо как создание этого братства, так и его название уже не являлись ни для кого тайной. Хотя, конечно, постоянно повторялось — правда, с все большей насмешкой, если не вообще издевкой, — что это войска, которые готовят для княгини-регента.
Посланник не сомневался, что для нее. Никто не сомневался. Для нее, но в качестве «почетного эскорта» по пути в Лида Айе или вообще в сам Кирлан — ибо временную столицу представителя мог в ближайшее время захватить идущий во главе своих отрядов Йокес, предварительно справившись с защитниками Нетена.
Наконец пришли вести от Эневена, чуть более приятные. Ахе Ванадейоне форсировали Ранелу и двумя походными колоннами двигались к Тройному пограничью. Эневен заверял, что он в состоянии как захватить сам город, так и разорить все пограничные армектанские и даже громбелардские земли. Он не мог только сказать когда. А это был самый важный вопрос, ответ на который должен был звучать: «вчера». Падение княгини-регента было вопросом нескольких дней — двух, может быть, трех или четырех… Готах догадывался, чего ждут вожди группировки Справедливых — известий из Буковой пущи. Он готов был побиться об заклад, что они знали о начале лесной кампании Каронена, и притом из надежного источника — непосредственно от князя — представителя императора. Армектанским командирам было известно, какие силы обороняют Сей Айе. С самого начала было ясно: Каронен добьется успеха. Большее, что можно было спросить: какой ценой?
Идя в комнату Анессы, Готах размышлял, как обратиться к первой Жемчужине. Он хотел задать вопрос, который следовало задать уже давно: каким образом спасти Эзену? И речь шла не о троне, но о свободе или вообще о самой жизни. Он уже десять раз открывал рот, чтобы поговорить об этом с княгиней, и каждый раз умолкал под ее внимательным взглядом, в котором можно было прочитать: «Я знаю, с чем ты пришел, и… даже не пытайся». В конце концов он решил поговорить с первой Жемчужиной, хотя, возможно, следовало начать с Хайны.
После того как служанка прекрасной Анессы доложила о его приходе, он немного подождал у дверей — ровно столько, сколько требовалось, чтобы И. Н. Эйенес, знаменитый рыцарь, стоявший во главе охранявшего дворец Малого отряда Дома, привел себя в порядок и вышел, вежливо поздоровавшись с ним в дверях. Жемчужина не стала прихорашиваться столь тщательно, ее волосы лежали слегка неровно. Правда, не в такой степени, чтобы блондинку можно было счесть растрепанной, — но все же это явно уже не была та прическа, которую невольница сделала утром. Готах почувствовал тщетность всех своих усилий. Он пришел к той, что посреди бела дня думала о… более близком знакомстве с рыцарем его благородия Эневена. Теперь он размышлял, стоит ли что-либо говорить на эту и на какую-либо иную тему.
— Вижу, что помешал, — наконец сказал он, но не стал добавлять «прошу прощения». — Я хотел кое о чем поговорить, но не знаю, стоит ли.
Она жестом предложила ему сесть.
— А о чем ты хочешь поговорить, ваше благородие?
Анесса любила Готаха примерно так же, как Готах Анессу.
Он невольно вздохнул.
— Честно говоря, не знаю, хочу ли до сих пор. Но может быть, Жемчужина, я должен хотя бы раз сказать о том, что, собственно, о тебе думаю. — Только Кесу он когда-то называл «госпожа», остальные невольницы были для него самое большее «Жемчужинами». — Это не имеет никакого значения, но будет честно с моей стороны.
Она улыбнулась, но улыбка ее не была теплой.
— Ну хорошо, — позволила она. — Лишь бы только ты не пожалел, ваше благородие.
— Пожалел? А почему?
— Потому, ваше благородие, что ты уже несколько раз оказывался довольно опрометчив в своих суждениях. Ты мне не особо нравишься, господин, — совершенно искренне заявила она, — но мне всегда хотелось бы ценить твою мудрость и знания. Второе действительно огромно. Но с первым бывает по-разному.