Байлей слегка улыбнулся и тоже сел.
— У княгини порой бывают капризы, — многозначительно заметил он, жестом давая знак невольницам, что они больше не нужны. — Необычные капризы, как и пристало необычному человеку. Но недостатки недюжинных людей почти всегда равны достоинствам, и нужно с этим мириться.
Удивляла свобода, с которой этот еще не старый человек умел вести беседу. Одной короткой фразой он позволил себе раскритиковать госпожу, которой служил, и вместе с тем поднял ее значение в глазах собеседника. Он знал себе цену, но и свое место тоже знал.
— Известно ли тебе, ваше благородие, — спросил Готах, протягивая руку к блюду и отламывая солидных размеров кусок дичи, — что ты мне не совсем незнаком?
— Догадываюсь, господин, что до тебя дошли какие-то отголоски моих приключений в Громбеларде.
— Отголоски… Я знал твою супругу, ваше благородие.
Байлей молча смотрел на него.
— Разговор на эту тему тебе неприятен, господин? — прямо спросил посланник.
— Трудно сказать. Моей жены нет в живых, но это все, что я знаю. Еще я слышал всякие сказки и легенды. В Громбеларде я пробыл достаточно долго для того, чтобы понять, чего они стоят.
— Рассказать тебе, господин, что мне известно о ее благородии А. Б. Д. Каренире и… о тебе?
Магнат снова помолчал.
— Расскажи, ваше благородие.
— По поручению ее королевского высочества княгини — представительницы императора в Лонде был написан некий труд. По сути, это громбелардская легенда, рассказывающая о судьбе одной из самых необычных женщин, какие ходили по земле Шерера. Большинство моих сведений именно оттуда, — признался Готах.
— Она была самой необычной женщиной из всех, какие у меня были и о каких я слышал, — сказал А. Б. Д. Байлей. — Великолепный воин, верная подруга и… худшая жена для такого, как я. Расскажи мне, ваше благородие, все, что знаешь. Прошу тебя.
Готах рассказал. Но он умолчал о подробностях смерти легендарной Охотницы, не желая причинять страдания человеку, которого уважал и который даже в чем-то ему нравился.
В комнату внесли подсвечники — за окнами сгущались сумерки.
— Что я могу сказать, ваше благородие… — сказал наконец магнат, обдумав услышанное. — Это сказка и не сказка одновременно. В ней больше правды, чем тебе кажется. Возможно, кроме одного, и тут я соглашусь с твоими замечаниями: это писал человек, мало знающий о Дартане, к тому же он хотел в лучшем свете представить княгине Верене образ ее подруги на фоне изнеженного и мелочного супруга. Я не оправдываюсь и не пытаюсь объясниться, но образ жалкого юнца, который стремился выплакаться в горах перед каждым встречным, в самом деле имеет мало общего с действительностью. Здесь же… я не был хорошим мужем для величайшей воительницы Шерера, это правда. Но нет на свете такого мужчины, который достойно встал бы с ней рядом, что я не сразу смог признать. Полностью опущенная в твоем рассказе дартанская глава истории Охотницы — возможно, самая яркая страница ее жизни. Ты не поверишь, ваше благородие, что одна громбелардская армектанка могла устроить в золотой столице Дартана. И не всегда это было нечто такое, что я бы не поддержал… — Он невольно усмехнулся. — Скажу лишь, что с тех пор, как она уехала, здесь не было ни одной женщины, подобной ей. До сегодняшнего дня.
— Вопрос в том, будет ли она завтра, — заметил Готах.
— А это уже неважно, ваше благородие, — сказал магнат, откидываясь на спинку кресла. — Для меня — неважно. Завтра, вопреки всем принципам, которым я в последние годы следовал и которые считал справедливыми, вопреки здравому смыслу, я надену доспехи и возьму в руки меч. Я вернусь в этот дворец рядом со своей королевой или не вернусь вообще.
Готах кивнул, понимая, что это отнюдь не слова, брошенные на ветер.
В то же самое время королева разговаривала с человеком, которого лишила всей власти, значения и даже цели и смысла жизни — словом, всего, во что он верил и что имело для него ценность.
В одной из дневных комнат — той самой, в которой еще недавно Анесса пила воду с солью и пыталась выбить окно рукой, — ее высочество княгиня-регент наполовину сидела, наполовину лежала на широкой скамье, выложенной мягкими подушками. Украшенная изящной резьбой скамья стояла вдоль стены, о которую княгиня опиралась головой. Заложник сидел на стуле возле небольшого квадратного стола, опустив подбородок на руки и уставившись в разноцветный ковер, покрывавший часть пола.