— О чем ты? — негромко спросила она, и он понял, что тридцатичетырехлетняя невольница, даже с актом об освобождении в руках, не в состоянии в одно мгновение стать кем-то другим. — Это не от меня… Я не принадлежу себе, я… не могу!
Она замолчала, ибо перед ее глазами было доказательство того, что на самом деле она может все, — но вместе с тем она никак не могла этого осознать. Готах заметил нечто такое, чего не ожидал. Кеса страдала, готовая снова разрыдаться, скорее напуганная, чем обрадованная чудесным сном, от которого ей сейчас предстояло пробудиться.
— Ты все можешь и даже должна, ибо отныне никто не примет решения от твоего имени. Все зависит от тебя, — сказал он с наигранным спокойствием, присаживаясь у ног сидящей в кресле женщины и кладя руки ей на колени, где лежал развернутый документ (присел же он в основном потому, что у него сильно дрожали ноги). — Тебе ни от чего не отвертеться… Послушай, война скоро закончится. Имперской армии, собственно, уже не существует. Йокес стоит под Тарвеларом и готов завтра сжечь весь южный Армект. У княгини-регента под Роллайной около двадцати новых отрядов, в основном южнодартанских, а в самой Роллайне — трехтысячное ополчение, которое выставил для нее город. В Кирлан поехала миссия парламентеров, в ближайшие дни будет объявлено формальное перемирие, поскольку неформальное длится уже две недели. Ты больше не нужна своей госпоже, которая вскоре возложит на голову тяжелую королевскую корону. Мы отстроим Сей Айе и займемся наконец собственной жизнью, Кеса. Моя жизнь не удалась, я о столь многом забыл… А твоя жизнь? Скажи?
Спокойный голос посланника и напоминание о все еще идущей войне подействовали на нее отрезвляюще. Кеса уже понимала, что ей говорит Готах.
— Моя жизнь? Ты же знаешь, — ответила она, крепко сжимая в руках бесценное письмо, о котором раньше даже не смела мечтать. — Но… о чем ты меня спрашиваешь? Я ничего не могу понять! — беспомощно призналась она.
Это и в самом деле было близко к истине. Перед ней стоял выдающийся и прекрасный мужчина, видевший в ней не невольницу, но человека. Он спрашивал, хочет ли она изменить свою жизнь, и готов был отказаться от всего, что до сих пор считал крайне важным и даже священным. Кеса боялась, что стала мишенью для самого мрачного и жестокого издевательства, какое только можно было для нее придумать. Она дрожала при одной мысли о том, что чары рассеются в то мгновение, когда она примет иллюзию за правду. Сотни невысказанных желаний в один миг охватили женщину, которая еще вчера могла самое большее мечтать о чем-то столь обыденном для любого, как возможность пойти куда-нибудь… с кем-нибудь… Или остаться из прихоти дома, не спрашивая ни у кого согласия.
— Ничего не понимаю… — повторила она и тихо, искренне призналась: — Я боюсь…
— Знаю. Я тоже, — попытался пошутить Готах, но он ощущал лишь неподдельную тревогу, и шутки не получилось. — И все же, Кеса, никаких «потом», никаких «может быть» и «не знаю», — предупредил он ее ответ. — У меня больше нет времени на глупости, ибо я успел растратить впустую полжизни… Я тот, кто я есть. Этого уже не изменить. У меня нет для тебя ничего, кроме нескончаемых разговоров о старых хрониках и летописях. У меня нет и не будет такого дома, как этот… Если ты поедешь со мной, то заберешь с собой свои платья и все, что захочешь, но ты не скоро получишь хоть какой-то подарок от своего друга и… своего мужчины. У меня ничего для тебя нет, совсем ничего, это правда. — Он говорил быстро, немного бессвязно, но совершенно искренне, от всей души, так, как никогда прежде.
— Ведь ты сбежал от меня… на войну, — укоризненно сказала она, утирая слезы.
— Да что там! — раздраженно бросил посланник; он готов был накричать на нее, лишь бы она наконец дала ответ, ибо его преследовал невыносимый страх, что он сам себя выставил дураком. — Ладно, попробуем по-громбелардски, раз армектанский столь труден… Я хочу забрать тебя отсюда в самое мрачное место из всех, о каких слышал Шерер, в Ромого-Коор, где у меня что-то вроде дома. Я хочу сидеть вместе с тобой в обители отшельника на краю света, но не только там, так как я понял нечто очень важное. А именно то, что, зная все о Шерни, я вместе с тем ничего не пойму, если не увижу, как на самом деле ее законы влияют на мир. Так что мы будем много путешествовать, и я думаю, что ее королевское высочество примет нас когда-нибудь в своей столице… Но ответь же наконец! Я строю из себя шута, рассказывая несусветные истории женщине, которая смотрит на меня, будто я сошел с ума! Что, сошел? Если так, то скажи об этом, в конце концов! Но как же это все-таки страшно, — от всей души пожаловался он. — Я не знал!