Тебе не место здесь.
В пустынной зале не слышно дыхания или слов, лишь стоит на коленях пред каменным алтарём Ирша, и порою смотрят головы и на неё – без укоризны, без ненависти. Шантия закусила губу: как, как могут столь живыми казаться обыкновенные чучела? Неужто дело только лишь в том, что три зверя сплетены между собой в единое целое и украшены золотом, и варвары называют это место своим храмом? Ложные боги не могут наказать; но ведь и верить невозможно без причины! Кто знает, каков был Антар-разрушитель? Быть может, именно волчья, орлиная и медвежья головы венчали тело чудовищного отца Незрячей.
Уже тают снега, и близко, близко столь желанная недавно весна. Наверное, лишь поэтому осмелилась Шантия войти в единственную из комнат замка, где до того ни разу не довелось побывать.
- Кому ты молишься?
Ирша поднялась с колен – медленно, не торопясь даже отряхнуть испачканную юбку:
- Тебе-то что за печаль? У каждого свои боги.
Что за кощунственные речи! Наверное, лучше бы промолчать, как молчала всегда прежде, но с этой женщиной отчего-то не хотелось юлить и изворачиваться.
- Но это неправильно. Боги должны быть у всех одни и те же. Ведь тем, кто породил нас, наверное, неприятно… когда молятся другим.
- А кто сказал, что мы не от разных богов? Небеса большие. Думаю, там нашлось бы местечко и для твоей богини, и для тех, кто указывает путь нам.
Ирша вернулась к молитвам; Шантия же присела на край скамьи: нет, нельзя убегать, лишь почуяв опасность! Нужно стоять, держаться, смело глядеть в лицо тьме – даже если на спине после не останется живого места. Давно зажили казавшиеся страшными ранами порезы, и почти не осталось следа от них на бледной коже – лишь тонкие, чуть розовые полоски. В пьяном бреду Кродор порою просил прощения, повторял, что его ослепила ярость; она кивала, перебирала спутанные волосы – и больше не верила. Белую Деву дракон, похитивший её, всё же любил; наверное, оттого и оставил ей возможность бежать. Но от чудовища, что именует себя королём людей, можно долго, очень долго ждать любви.
Вслед за тем днём, когда она почти ступила на лунную дорогу, случалось многое. Кухарка обварила ногу кипящим супом, у одного из стражников родился сын, прибыл гонец, известивший, что принцесса Фьора сможет посетить замок Кродора лишь когда сойдут снега. Всё это Шантия теперь слышала – и недоумевала, отчего не получалось слышать раньше. Будто прежде в песочных часах в самой сердцевине застряла крупная песчинка, а сейчас наконец-то проскочила, и время вновь пошло своим чередом.
Кругом – люди. Разные люди, а не подчинённые одной только мысли потомки чудовищ. Есть среди них и такие, как Ирша.
Не то чтобы выходило совсем не страшиться её: как свойственно варварским женщинам, она была слишком крупной и по-крестьянски грубой. Почти не верилось, что когда-то её привезли сюда – так же, как саму Шантию. Может, потому и свойственно многим выдумывать сказки, что в жизни истории порою слишком похожи?..
- А ты молиться не будешь?
Время не стоит на месте, и потому, наверное, не стоит теряться в размышлениях. Шантия вздрогнула, и мелькнула мысль: неужто даже самая разумная среди варваров не понимает?.. И тотчас пришла другая, холодная и ясная: конечно, не понимает. Глупо надеяться, что кто-то услышит невысказанные слова.
- Разве это не святотатство – молиться в часовне одних богов другим?
- Перед ликами Триады я молилась другим; поверь, небесным огнём меня ни разу не поджарило.
Что-то в голосе едва знакомой варварской женщины вселяло уверенность. Быть может, в очередной раз ложную. Шантия не помнила молитв, как прежде; но стоило закрыть глаза – и слова полились сами собою:
- Пресвятая Джиантаранрир, та, что подарила нам безбрежные океаны и непостижимые глубины, та, чей огонь вечно согревает нашу кровь…
Украдкой она приоткрыла один глаз – не желает ли чудовище, нависшее над алтарём, покарать ослушницу? Но волчья голова, сплетённая с медвежьей и орлиной, молчала; и, осмелев, Шантия продолжила говорить:
- Та, что пошла против отца и своим грехом подарила нам жизнь…
Обычно принято у богов чего-то просить; по сути, любая молитва – просьба. Что же добавить? Стеклянные глаза трёх голов смотрели выжидающе, будто готовые в любое мгновение ожить и наброситься. Нет, не нужно думать о них, как не нужно думать и о том, что трясутся руки. Это первая настоящая молитва к Незрячей, произнесённая на этой земле.
Наверное, нужно попросить о самом сокровенном, о том, чего жаждешь больше всего на свете.
- … Солнечные лучи указывают путь едва пришедшим в этот мир душам; так пусть и мне они укажут среди морей путь к дому.
- Всё никак не успокоишься? Домой хочешь?
Так легко рассыпается волшебство мгновения; снова кругом – тёмная зала, и совсем рядом – ухмыляющаяся Ирша. В сказках герои бывают либо добры, либо злы; в жизни чаще выходит так, что сочетается в людях и то, и другое. Ничего страшного. Шантия выучилась терпеть.
- Там – моё место. Не здесь.
- Знаешь, откуда у меня шрамы? Меня как-то раз здорово наказали. Я стражника убила - своими руками.
Все прежние разы, когда доводилось им разговаривать, Ирша уклонялась от ответа. Теперь же говорила, неотрывно глядя на звериные и птичью головы на стене:
- Я молодой ещё была, и пыталась, как ты, убежать. Не поверишь – меня не поймали. Я даже до дома добралась, веришь? Повидала родную деревню, много чего ещё.
Не похожа речь варварской женщины на изысканные сказания, но оттого яснее чувствуется в этих жестоких словах жизнь. Закружилась отчего-то голова, и сам собою вырвался вопрос:
- Тогда почему ты здесь?..
Может, стоило промолчать; тогда, верно, Ирша не стала бы торопливо подниматься и бросать через плечо уже привычное:
- Потом как-нибудь расскажу.
Шантия хотела задать ещё хотя бы один вопрос, но отчего-то вместо слов сорвался слабый стон. А после она рухнула без чувств на каменный пол.
Может, богиня сжалилась и решила ниспослать ей перерождение?..
========== Путь пламени. Глава II ==========
Кругом шумело, разливаясь, застывшее в преддверии шторма море.
Обыкновенно не случается среди туманных просторов такого спокойствия: ни единой пенной шапки, ни единого порыва ветра. Кажется, сделаешь шаг – и не провалишься, пойдёшь по гладким, застывшим водам, точно по земле. Лишь дыхание чуть шевелит холодный, влажный воздух. Она стоит на каменном островке, рядом с искусственным деревом, на чьих ветвях повисли мёртвым грузом потяжелевшие ленты.
А вокруг – только море.
Шантия силилась разглядеть среди тумана родные острова, но то ли укрывала их мёртвая серая пелена, то ли не существовало их в этом сне вовсе. Но противостоял водной стихии лишь крохотный клочок земли, замерший, как всё кругом, в предчувствии скорой беды. Нет ли здесь, поблизости, той женщины, сотканной из огня?
Но вместо этого – заплакал ребёнок.
Кошмары не страшны лишь тогда, когда ожидаемы; и потому пуще любых гигантских морских змеев, пуще крови и огня пугал Шантию обычный детский плач, доносящийся из тумана. Она попятилась и прижалась спиной к каменному стволу – быть может, не увидят, не заметят, проплывут мимо?
Но напрасны глупые надежды: всё ближе, ближе крадущаяся в тумане парусная лодчонка. Отчего-то парус на ней не белый, но чёрный, цвета сажи; нет ветра, но он не висит мешком, а туго натянут. Закрыть глаза, обнять перевязанное множеством лент древо – и пусть примут её за скорбящую дочь, жену или сестру, пусть не увидят лица. В лодке нет гребцов, и лишь двое пассажиров: женщина – и младенец на её руках.
Нет. Не нужно смотреть, не нужно думать. Гораздо лучше – вслушиваться в мерный шелест волн, дышать полной грудью, пусть даже обжигает изнутри холодом, и наслаждаться мгновениями близости к столь далёкой Родине. Немного, ещё немного – а сердце колотится, громче волн, громче рыданий ребёнка.