− Что тебе снилось? – внезапно спросил Питер, с какой-то болью смотря на брата и подругу. Он-то не мог смотреть на других девушек, хотя и привлекал их к себе. Его память трепетно и рьяно охранял образ Элодии, да и возможно ли забыть, когда во снах образ любимой супруги являлся каждую ночь. Эдмунд и Элизабет были вдвоем в своем горе, спасая друг друга силой необычайной любви; Питер же остался со своим горем почти наедине.
− Коронация. – тихо ответила девушка, смотря на собеседника. – А вам?
− Рождение Вааны и Фридриха. – ответил Питер, жмуря глаза. Элизабет могла ошибаться, но на ресницах Великолепного блеснули слезы. Эдмунд был хмурым:
― Я видел… свадьбу Анабесса. ― ответил он. ― Ну, точнее, как его готовили к ней. Знаете, утро, когда жениха окружают члены семьи.
Элизабет согласно кивнула. В Нарнии было множество традиций, которые они в свое время успели заучить и действовать согласно им. Утро в день свадьбы жениху приходилось проводить в кругу своих родных, чтобы радости холостятской жизни не отвели его от заключения брака, а невеста вместе с самой младшей девушкой семьи должна была выбирать украшения: заранее их не выбирали, считалось, что тогда камни на свадебных украшениях рискуют быть напитаны злыми чарами или пожеланиями вреда молодым. Элизабет помнила свою свадьбу: Люси ворковала себе под нос какую-то Нарнийскую мелодию, показывая ей разные украшения. И еще она помнила, с каким облегчением смотрел на нее Эдмунд, когда она оказалась в зале. Красивая, нарядная, его.
Лиз попыталась представить своего сына. Сделать это было не сложно: вот Анабесс, взрослый, в красивом костюме. Его окружают сестры и брат, тетя, возможно, мистер Тумнус и наверняка Корделий. Он смотрит в зеркало и вспоминает слова Аслана в день коронации. Великий Лев оказывается прав: Анабесс видит в зеркале своего отца, улыбается своему отражению и, всего на секунду представляет, что мелькнувшая за его спиной темнокурая девушка ― его мама, а не сестра, что веселый голос Фридриха принадлежит Питеру, а смеющаяся Перлит ― Люси. Вааны и Фридриха, здесь, конечно не было бы: они, как самые младшие, готовили бы его невесту, а Фрид смущал ее каким-нибудь рассказом. Ох, а Сьюзен очень волнуется, ведь свадьба наследника! …
Элизабет внезапно почувствовала, что захлёбывается. Картина глазами сына была настолько ярка, что ее забила крупная дрожь, но уже не от холода. Эдмунд посмотрел на нее не удивляясь, не спрашивая все ли хорошо; посмотрел просто понимающе. И обнял крепче.
― Неужели мы так всю жизнь проведем? ― спросил Питер, смотря на небо, где засверкали первые солнечные лучи. В другой раз, Грейс обязательно бы заметила, как это красиво, но сейчас ее мысли были заняты другим. Она с тоской посмотрела на своего названного брата. ― Всю жизнь… помнить их? А если у вас, у меня будут еще дети? Будем ли мы их любить так, как Анабесса, Перлит и Мелестину? Как я бы любил Фридриха и Ванну…
Питер смещался, не закончив свою речь, опустив голову. Тем не менее, Эд и Лиз поняли, что он хотел сказать. Элизабет тоже думала об этом. Ведь ясно, что у нее и Эдмунда будут дети. Смогут ли он действительно полюбить их, а не видеть когда-то покинутых сына и дочь? Дети же будут разными: одни ― дети Короля Эдмунда Справедливого и Королевы Элизабет Чарующей, другие ― дети Эдмунда Пэванси и Беллатрисы Грейс.
― Думаю, об этом еще рано. ― сглотнув, сказал Эдмунд. ― Давайте попробуем поспать еще. А то работы будет много, а от падающих от усталости нас остальным малу проку.
Он поднялся, потревожив прижавшуюся к нему Элизабет, и они вдвоем покинули полянку. Питер хотел сказать, что не хочет снова видеть лица родных, которых увидит только после своей смерти ― если после нее что-то есть, но все равно он встал и направился вслед за братом и подругой. Он внезапно вспомнил рождение Перлиты. Необыкновенно четкая картинка: Сьюзен его до вечера не пускала в комнату, хотя роды начались утром и закончились после обеда. С Элодеей тогда была Элизабет, сама Великодушная и Люси. Эдмунд был в одной из общих комнат и развлекала трёхлетнего сына, Питера послали туда же. Когда его наконец-то пустили, он послал сестрам и невестке уничтожающий взгляд, но стоило увидеть малышку-дочь и счастливую жену как злость на них прошла мгновенно. Осталось только счастье и маленький сверток ткани в его руках, в котором лежала новорожденная принцесса. Питер тогда сказал Элодии: «Она весит три кило, у нее твои глаза, и своей крошечной ручкой она держит мое сердце». Верховный Король еще никогда не был так счастлив.
Эдмунд и Элизабет уже засыпали, обняв друг друга. Эдмунд открыл глаза и посмотрел на брата. Их зрительный контакт длился десять секунд, после чего черноволосый опять закрыл глаза; Элизабет лежала лицом к нему, расположив голову напротив его груди, а Эдмунд обнимал ее, хотя это была точно не удобная поза для него. Питер лег на свое место, накрывшись плащом. Когда он первый раз увидел спящих вместе Эда и Лиз, брат сказал ему:
― Я знаю, что такое горе, но и я знаю, что такое счастье. Я знаю его запах и цвет глаз. Оно заполняет весь мир безграничной нежностью и трепетной любовью, и вот оно: в моих руках.
Питер заснул.
Спустя, возможно, часа три их подняла Сьюзен. Водой из колодца умылись, хотя Лиз пришлось ее немного подогреть ― ключевая вода была слишком уж холодной. Рабадаш, какой-то необычайно бодрый, заметил, что им повезло спать на мехах, а не на жестокой сырой земле, как бывало в походах. Никому, судя по всему, сны прошлого не посещали, поэтому Эдмунд, Питер и Элизабет не стали об этом распространяться, молча переглянувшись, но ничего не сказав. Когда Люси добавила к словам Рабадаша, что это великолепное утро - было не похоже, что будет сказано еще что-нибудь приятное. Эдмунд высказал то, что думали все: «Мы должны выбраться с этого острова”.
На яблоки никто смотреть не мог, поэтому нарвали ягод с куста ежевики в шесть средних размера корзин, которые им вряд ли удалось бы сделать за пару минут, не будь с ними колдуньи. После, каждый со своей корзинкой, кушая ягоды, они пошли вниз по ручью к берегу и стали разглядывать канал, отделявший их от материка.
― Надо переплыть его. ― предложил Эдмунд.
― Это подходит Сью. ― ответил Питер, помня, что Сьюзен получала в школе все призы за плаванье. ― Но как насчет остальных? ― Под «остальными» он имел в виду Эдмунда, который не мог проплыть две длины школьного бассейна, и Люси ― она вообще плавала с большим трудом. Элизабет могла переплыть, а вот Рабадаш тоже плавал с трудом: не так плохо, как Люси, но хуже Эдмунда.
― Кроме того. ― сказала Сьюзен. ― Здесь может быть течение. Папа говорит, что не надо плавать в незнакомом месте.
― Питер. ― заметила Люси. ― Я знаю, что не могу плавать дома ― я имею в виду, в Англии. Но разве мы не умели плавать давным-давно, когда были королями и королевами в Нарнии? Мы умели даже скакать верхом. Как ты думаешь…
― Тогда мы все были взрослыми. ― прервал ее Рабадаш. ― Правили долгие годы и многому научились. Но теперь-то мы снова дети.
― Может, это как с велосипедом? ― сказала Сьюзен. ― Один раз научишься и больше не забудешь.
― Эй! ― сказал Эдмунд таким голосом, что всякий прервал бы разговор и выслушал его. ― Спасибо, что замолчали. Элиз?
Элизабет закатила глаза: ее имя ― причем только «Элизабет» ― только как не «рвали». Мистер Тумнус и Корделий изредка ― очень редко, когда они только-только взошли на престол ― называли ее ласково ― Лиззи. Потом кто-то (кажется, Рабадаш) подкинул такое сокращение как «Лиз», и только ― только и только ― Эдмунд называл ее Элиз. Это было чем-то личным, чем-то указывающее на то, что Элизабет его девушка ― жена в последствие. Элизабет поняла, что от нее ждал Эд.
― Знаете, сделайте мне посох. ― с сарказмом сказала брюнетка, подходя к самой кромке воды. ― Буду вообще пророком господнем.
Люси ахнула:
― Ты собираешься сделать водный коридор?
― Ага.
― Как в Библии?
― Ага.