Прошло чуть меньше полугода с того вечера, когда Тереса разговаривала с доном Эпифанио Варгасом в часовне Святого Мальверде в Кульякане, штат Синалоа; с того дня, когда зазвонил телефон и она бросилась бежать – и не переставала бежать, пока не оказалась в городе, названия которого прежде не слышала никогда. Но об этом она вспоминала, лишь заглядывая в календарь. В Мелилье время – во всяком случае, большая его часть – словно застыло для нее. Может, прошло шесть месяцев, а может, шесть лет. Так было предначертано ей (как, впрочем, могло быть предначертано и что угодно другое), когда, только что прилетев в Мадрид с одной небольшой сумкой в руках – весь ее багаж – и остановившись в пансионе на площади Аточи, она встретилась с человеком, имя которого ей назвал дон Эпифанио Варгас. К разочарованию Тересы, ей ничего не могли предложить там, в Мадриде. Если она хочет попасть в тихое место, подальше от неприятных встреч, и получить работу, чтобы как-то прожить, пока не выправит бумаги касательно своего двойного гражданства – наличие отца-испанца, которого она едва знала, впервые в жизни должно было сослужить ей службу, – ей придется ехать дальше. Человек, с которым она встретилась в кофейне «Небраска» на Гран-Виа, молодой, торопливый и немногословный, предоставил ей всего две возможности выбора – Галисию и юг Испании. Орел или решка, да или нет. Тереса спросила, часто ли идет дождь в Галисии, и молодой человек, слегка улыбнувшись – совсем чуть-чуть, ровно столько, сколько заслуживал этот вопрос, ответил, что да. Там просто ливмя льет, сказал он. Тогда Тереса решила, что поедет на юг; молодой человек достал мобильный телефон, ушел к другому столику и несколько минут с кем-то разговаривал. Потом вернулся и записал на бумажной салфетке имя, номер телефона и название города. Туда есть прямые авиарейсы из Мадрида, пояснил он, отдавая ей салфетку. Или из Малаги. До нее можно добраться поездом или автобусом. Из Малаги и Альмерии также есть пароходы. И, заметив во взгляде Тересы недоумение (почему пароходы, почему самолеты?), улыбнулся во второй – и последний – раз и объяснил, что место, куда направляется она, – тоже Испания, но находится на севере Африки, в шестидесяти или семидесяти километрах от побережья Андалусии, недалеко от Гибралтарского пролива. Сеута и Мелилья, сказал он, – испанские города на марокканском побережье. Потом положил на стол конверт с деньгами, заплатил по счету, встал и пожелал ей удачи. Так он и сказал: удачи. А когда он уже уходил и Тереса в порыве благодарности решила назвать ему свое имя, он перебил ее, сказав, что не хочет его знать и ему совершенно все равно, как ее зовут. Помогая ей, он просто оказывает услугу своим друзьям в Мексике, которым кое-чем обязан. А еще пожелал, чтобы оставленные им деньги пошли ей на пользу. А когда они кончатся и ей понадобится еще, прибавил он вполне нейтрально, без всякого видимого намерения обидеть, она всегда может воспользоваться тем, что ей дала природа. Это, сказал он вместо прощания – и казалось, он жалеет, что природа не дала и ему того же самого, – ваше большое женское преимущество.
– Она не представляла собой ничего особенного, – сказал Дрис Ларби. – Не красавица, не уродина. Не слишком умна, не слишком глупа. Но насчет цифр соображала хорошо… Я это быстро понял и поставил ее на кассу… – И, вспомнив заданный мною вопрос, мотнул головой: – А проституткой она не была никогда. Во всяком случае, у меня. Она приехала по рекомендации друзей, так что я предоставил ей возможность выбирать. Сама, сказал, решай, где хочешь быть – по ту или по эту сторону стойки… Она предпочла остаться по эту – сначала как официантка. Конечно, зарабатывала поменьше, но ей было хорошо.
Мы прогуливались между кварталом, прилегающим к ипподрому, и кварталом Реаль, по ведущим к морю прямым улицам с колониальными особняками. Вечер был мягким, нежарким, цветы на окнах приятно пахли.
– Ну, может, только изредка. Всего пару раз или чуть больше. Я не знаю. – Дрис Ларби пожал плечами. – Она это решала сама. Вы меня понимаете?.. Иногда бывала с кем-то, с кем сама хотела, но не за деньги.
– А как же вечеринки? – спросил Сеспедес.
Риф неловко отвел глаза в сторону. Затем повернулся ко мне, прежде снова взглянув на Сеспедеса с выражением человека, сожалеющего о том, что нечто сугубо свое разглашается в присутствии постороннего. Однако Сеспедесу было все равно.