Глава XXXVII
«ДЕТИ ВИФЛЕЕМА»
Motto: Чтобы уберечься от зла, мало не хотеть его, надо еще и не мочь.
Нежнолицый маркиз Гриэльс стоял перед Принцепсом, нервно комкая берет.
— Ваше сиятельство, это превышает всякую меру… Позавчера вольный отряд Иво анк-Лелема дотла спалил деревню Аттара недалеко от Стотема…
— Вы сами видели это? — холодно спросил Фрам.
— Я имею верные известия от очевидца… Он давно мне знаком, и я не сомневаюсь в его правдивости…
— Сядьте, маркиз, и успокойтесь, — сказал Фрам.
Маркиз присел было, но снова вскочил:
— Прошу простить, не могу… Разрешите стоя… — Фрам сделал нетерпеливый жест. — Эти негодяи, ваше сиятельство, не оставили там никого в живых… Они согнали жителей к колодцу, перебили детей, и стариков, и священника! И священника тоже, ваше сиятельство… потом заставили плачущих женщин раздеться и насиловали их прямо на снегу, на глазах мужчин…
Кейлембар, сидевший в глубокой оконной нише, громко хмыкнул. Маркиз Гриэльс повернулся к нему:
— Неужели это так забавно, ваше сиятельство? У женщин вырезали груди и распарывали животы… а внутренности давали есть собакам… А с дочерьми старосты они затеяли игру в Святого Себастиана… привязали их нагими к деревьям и стреляли в них из луков… Один мерзавец подавал команды: в икру! в ляжку! в подмышку!.. и так далее, а прочие стреляли… Один лучник, убивший девушку раньше времени — нечаянно или умышленно, не знаю, — был тут же зарублен своими товарищами…
— Ну а с мужчинами как поступили? — спросил Кейлембар.
— Тех, кто был захвачен живыми, — повесили…
— Только-то?
— Нет, ваше сиятельство, не только-то! — Маркиз Гриэльс чуть не плакал. — Вы же отлично знаете, как они вешают!
— Ах да! — засмеялся Кейлембар. — Ну разумеется, за яйца!
— Что за человек рассказал вам это? — спросил Фрам.
— Это старый солдат из Гриэльса, ваше сиятельство, — ответил маркиз. — Он ничего не приукрасил, в этом я уверен. Он без памяти бежал оттуда…
— В правдивости рассказа и я не сомневаюсь, — сказал Фрам. — Но за то, что он бежал, его следует наказать. Вот единственное, что взволновало меня в вашем сообщении.
— Как, ваше сиятельство? А зло? А насилие? — вскинулся было маркиз, но тут же замолк, наткнувшись на тяжелый взгляд Фрама.
Зло. Насилие.
Принцепс многое мог бы сказать по этому поводу маркизу Гриэльсу. Его, видите ли, коробит зло, ему претит насилие. Зачем он тогда вообще полез в заговор, этот невинный юноша? Он образован, неглуп; в прошлогоднем деле он, один из немногих, выказал твердость и силу духа. Фрам ценил его за это. Но неужели ему не понять, что война — это зло и насилие, а гражданская война — это зло и насилие десятикратное? Ну и сидел бы в своем Гриэльсе, читал бы книжки и рассуждал о любви к ближнему. Хватило бы и того, что он — свой Помогал бы деньгами, людьми. Так нет же, он, видите ли, рыцарь, он верный вассал, он считает обязанным себя лично… Если так, тогда какого же черта?!
Зло и насилие. Что он знает о них, этот мальчик, кроме того, что это дурно? Да, это дурно, более того, это омерзительно, но что из того? Он ведь ничего не видел своими глазами. А ведь и у него в Гриэльсе, как и повсюду, есть и судьи, и палачи. Да, он гуманист, он возвышенная натура, он не посещает публичных казней. А что это — зло или не зло? Насилие это или не насилие? Когда берут человека, раздевают его и ломают ему кости на колесе? Медленно и методически, одну за другой? Когда берут женщину, и тоже раздевают, и показывают ее голую толпе, а затем режут ее на куски? Зло это или не зло?
Ну да, это суд, эти люди виновны, они заслужили свое зло. Здесь зло освящено законом и формой. О всемогущая форма! Она облекает в прекрасную мантию любое зло, любое насилие, и тогда это уже не зло и не насилие, так, что ли, маркиз? Даже если пытают и казнят невиновных — почему бы нет, люди ошибаются, а судьи тоже люди. Король Карл отменил право сеньора. Чем оно отличалось от изнасилования, против которого вы произносите пылкие инвективы, юноша? Оно узаконено. А действия моих лигеров не узаконены, они, видите ли, превышают свою меру. А где она, эта мера, и кто может ее установить? Люди? — никогда. Людские мерки ложны, потому что они у каждого человека свои Бог? Но божественный закон толкуют те же люди, а они не более чем люди, какими бы митрами они ни прикрывались. Да полно, сам ли Бог диктовал Моисею текст своих скрижалей? «Не убий». А почему, собственно? А если этот человек — преступник перед Богом и людьми? Убий? Да, то есть нет: не убий, но накажи его. «Да будет изъят из мира смертью». Вот первое исключение из правила. И на помощь приходит всемогущая форма Трещат барабаны, читается вердикт, люди в глухих красных колпаках стоят с ножами на помосте — и вот уже можно содрать с женщины одежду, а затем содрать с нее кожу — и это не зло, не насилие и не убийство.