— Это прекрасная мысль, и такая простая. Последствия ее нетрудно предугадать. После своих сентябрьских указов Принцепс в глазах мелкого дворянства — предатель, пес, сожравший все свои клятвы… Они пойдут за самозванкой… И что же, она существует на самом деле?
— Да, отец Андроник. Это мещанка из приморского города Ахтоса, беглая монашка-бегинка, по имени Бригита д'Эмтес. Бойкая особа, владеет языками… Синьора Паэна Ластио дала ей самые лестные аттестации… На королеву Иоанну нимало не похожа, но это как раз и не важно…
— Что ж, предоставим цветам расти… Граф Финнеатль воистину стоит целых двух Лианкаров… Вы говорите — мещанка?
— Да, из богатой купеческой семьи.
— Даже не дворянка… Это смело… А впрочем, это все равно… Даже если бы и дворянка — это цветок не многолетний…
Отец Андроник вздрогнул, отрешенно и элегически грустно.
— Все это суета, отец Игнатий… Должен сказать, я питал слабость к юной Иоанне Виргинской… Узнав об ее смерти, я плакал и горячо молился за ее душу… Мне искренне жаль ее… имею же и я право на некоторые слабости?.. Расскажите мне об ее последних минутах… Присядем здесь…
— Она мужественно приняла смерть, как подобает настоящей королеве.
— Это все, что вы знаете? Рассказывайте все, все…
Глава LXVI
НЕТ СПАСЕНИЯ ОТ АДА
Motto:
Время создал человек. Пока не было человека, не было и Времени. Кровь и пища Времени — события, которые происходят с теми, кто может их осознать и запомнить. Это особенно важно: если события никем не осознаются, значит, они и не происходят Мир, о котором некому знать, это мир несуществующий.
Только человек дал название всем вещам. Только человек создал знание о вещах. Возможно, я заблуждаюсь, полагая, что назвать — это значит познать, но я называю вещь, и тем самым она для меня существует. Именно так создан был Бог, так же создано было и Время.
Я ничего не знаю о Боге, более того, я горжусь этим. «Лучше знаешь Бога, не доискиваясь его»[93]. О Времени я тоже ничего не знаю, но мне кажется, что знаю. Время принадлежит макрокосмосу. В моем представлении, Время — это огромный пестрый непрерывно ткущийся ковер, в котором есть и моя нить. Эта нить — я сам. Я не то чтобы привязан ко Времени — я воткан в него, я его частица, или раб, если угодно. Я знаю, что движение Времени совершается всегда с одной и той же скоростью и всегда в одном направлении. Единственное, к чему я прикован и от чего не могу освободиться даже самым титаническим усилием мысли, — это мой настоящий момент. Он всегда со мной, и это всегда — мой настоящий момент.
Вот и все, что я знаю о Времени. Я не знаю, кто ткет этот непрерывный пестрый ковер, и поэтому я говорю: Бог, или: Судьба, или: Рок, или: Провидение, — но это разные имена одного и того же, и они ничего не объясняют. А может быть, ковер Времени ткут сами люди, и я тоже, поскольку и я человек. Одно я знаю твердо: если моя нить, в силу стечения обстоятельств (а обстоятельства нередко складываются черт знает как), должна попасть под другую, или между другими — то, как бы я ни старался оттянуть этот неприятный, а иногда и страшный мне, момент — избежать его мне не удастся. Он придет и станет моим настоящим моментом. Для того, чтобы стать моим прошедшим моментом, он сначала должен быть моим настоящим моментом.
Время — мое проклятие. Я всегда проклинаю его и никогда не хвалю. Я всегда недоволен течением пестрого ковра. Когда я наслаждаюсь — Время летит быстрее, и я молю Бога продлить мои светлые минуты, когда я страдаю — Время тащится медленно, и я молю Бога сократить мои черные часы. Все мои мольбы и стоны бесполезны, и я это знаю, но не могу поступить иначе. Не могу, даже если я философ и твердо усвоил истину, что плохое тоже проходит.
Я создал Время, и оно — мое проклятие.
«Дон Мануэль Эччеверриа. Кто такой дон Мануэль Эччеверриа? Я его не знаю. Впервые слышу это имя. Почему они так настойчивы? Но вопросы задают они, мое дело — отвечать. Отвечай. Но я не знаю, что отвечать. Он испанец — вот все, что я могу сказать. Эччеверриа, Ордоньес, Монкада, Кастро, Эспиноса, Ортега — это все испанцы, да, испанцы… Какой красивый язык — испанский. Не то что французский, язык предателя Лианкара. Un sueno sone, doncellas… que me ha dado gran pesar[94]… При чем тут этот испанец? Я совершенно не знаю его…»
93