Наконец красная пелена разорвалась, Жанна рассмотрела румяное лицо Анхелы, ее тяжело дышащую грудь под кожаным колетом.
Для того, чтобы убить, надо было пройти через битву.
Около ее шатра уже собрались господа. Она молча приветствовала их тростью. Задержала взгляд на лице Лианкара. И вдруг снова красная пелена обволокла ее, даже горло перехватило. Ей показалось на секунду, что он — один из них.
Она тряхнула головой, чтобы отвести наваждение. Что за чепуха. Македонский герцог Лива — такой же красавчик и хлыщ, но при чем же здесь внешность?
Внешность. Что-то было связано с внешностью. Какие-то стихи. Изящный плащ… Нет: шелковый плащ…
Затем ее внимание отвлекло лицо Уэрты: оно было какого-то пепельного цвета.
— Что с вами, генерал Уэрта? Вы нездоровы?
За него ответил Лианкар:
— У графа лихорадка, Ваше Величество. Сырая ночь…
— Я спрашивала не вас, — резко оборвала Жанна.
— Я выполню свой долг, Ваше Величество, — хрипло сказал Уэрта. — Это скоро пройдет. Разрешите мне остаться в строю.
— Если позволит маршал, — сказала Жанна. — Здесь распоряжается он.
Она перевела взгляд на Викремасинга. Этот человек никогда не вызывал у нее других чувств, кроме твердой уверенности в нем: «честная шпага», как звал его король Карл.
Маршал рассеянно кивнул и сказал:
— Ваше Величество, войска построены.
Объезд войск продолжался целый час. Королеву встречали и провожали восторженным ревом. Она говорила перед каждым полком несколько слов (полякам и венграм — по-французски); сначала резким, брезгливым тоном, с усилием выталкивая из себя слова; потом голос ее зазвучал свободнее, зубы разжались, и под конец она уже сама восторженно кричала в ответ на восторженные приветствия. Знамена и копья, на остриях которых вспыхивали первые лучи солнца, бодрящие звуки военной музыки — постепенно размыли, растворили тяжелый красный комок в ее душе. Жанна загорелась трепетным возбуждением, предвкушением праздника. Вернувшись на свой холм, она остановила лошадь на гребне и взглянула в сторону врага уже другими глазами.
Да и картина, открывшаяся ей, была другая. Солнце поднялось, туман струйками начал уходить в небо. Поле и сады дымились как бы тысячами маленьких костров. Постепенно выплывали, твердели углами и жерлами пушек Аросские люнеты, домики, палатки и главный редут. Солнечные вспышки на касках и оружии отмечали движение в стане врага. Да, это был враг, которого надлежало разбить, — не убить каблуками и тростью, а разбить, пушками и силой армии, обратить в бегство, рассеять и вступить в Дилион, «Принесите мне сегодня Дилион», — сказала она своим войскам. Жанна пошарила на седле, потом вспомнила, что подзорная труба осталась у Эльвиры. Она выпрямилась и продолжала смотреть, глубоко и радостно дыша всей грудью. На самом краю земли она заметила золотые искры: это были купола и шпили Дилиона.
Приподнятая и возбужденная, она вернулась в свою палатку, пригласила генералов к завтраку. Она ела с большим аппетитом, смеялась и шутила. Отклик был слабый. Генералы думали о бое. Лианкар и герцог Лива старались за всех, поддерживая легкую приятную беседу. Наконец Жанна поймала взгляд маршала, спохватилась и отпустила господ. Предстояла не прогулка, не охота, а битва — пора было и ей облекаться в боевые доспехи.
Впрочем, как раз доспехов Жанна и не собиралась надевать. Она примерила их еще в Толете, и они показались ей тяжелы. Нет. Она желала быть легкой, как птица. Правда, по настоянию Эльвиры, доспехи сопровождали ее в поход, и сейчас пугающая стальная кукла ее роста стояла в углу палатки — но Жанна не посмотрела в ее сторону. Быстро и ловко надела она белые штаны, белые ботфорты и белый колет, выпустила белый кружевной воротник и застегнула на плече пряжку легкого короткого плаща. Он один из ее костюма был ярко-красный, точно лепесток мака. Она уже натягивала белые боевые перчатки, когда к ней вошла Эльвира, вся в доспехах, как Орлеанская дева. «Жанна, что ты делаешь?» — воскликнула Эльвира. «Не бойся, меня не убьют, — весело отозвалась Жанна, — меня нельзя убить… Ну хорошо, только ради тебя, я надену ожерельник, видишь, он защищает и грудь немножко… Нет, нет, уж наручни — ни за что! Они безобразны! Не забывай, у меня еще и шлем!» Для Жанны был изготовлен легкий золоченый морион с огромным черным плюмажем, скопированный с италийской каски принца Отенского. Она горделиво водрузила его себе на голову. «Ну, — спросила она, глядясь в зеркало, — похожа ли я на Деву Жанну?» — «Нимало, — отвечала Эльвира, — если кто и похож, так только я». — «Вы необычайно талантливы, де Коссе, — сказала Жанна королевским тоном, — вечно вы портите мне радость». Эльвира не ответила на это ни слова. Молча и очень аккуратно, что выдавало в ней крайнюю степень раздражения, она начала снимать с себя доспехи, изгибалась, расстегивая неподдающиеся тугие пряжки. Жанна посмотрела на нее, потом подошла и, помогая ей справиться с пряжками, тихо сказала: «Тебе все можно. Только уж ты побереги себя, слышишь? И больше чтобы никто… посмотри за Анхелой, пожалуйста, и за остальными».