— Ну а потом?
— Потом?.. Трое дали серенаду итальянке, вошли в дом…
— Ну будет, будет! — махнул рукой ди Маро. — Прелестная новелла, и сочинили вы ее с вашим обычным изяществом…
— Вы, кажется, не верите ни одному слову, мой лейтенант? Напрасно. Я слышал это от участника дела, одного из тех троих…
— Отлично, Грипсолейль, отлично. А как его имя? Или это государственная тайна?
В этот момент Гилас, как будто бы дремавший, вдруг брякнул:
— Ну а что же баба?
Фонтан дрогнул от хохота. Грипсолейль сказал, переждав смех:
— Именно в бабе все дело, господа. Ибо эта баба — моя. Она возглавляла нападающих, разумеется, будучи в мужском костюме…
— Ого-го-го, га-га-га! Вот так придумал!
Грипсолейль ничуть не обиделся. Победоносно оглядев всех, он зашагал прочь, заложил руки за спину. Эффект был им достигнут: он бросил бомбу, и вслед за взрывом, естественно, начался пожар:
— Очень уж они похожи с Лианкаром… Чисто двойники…
— Ах, вы тоже заметили это, Камарт?
— Никак не могу поверить, чтобы они не были в стачке…
— Вы судите на основании их внешнего сходства?
— Нет, в этом есть нечто колдовское… Фригийцы разбойничают в Марве — и приезжает фригийский посланник, точь-в-точь похожий на герцога Марвы…
— Люди Лианкара? Темная история…
— Ах, Боже мой, с Грипсолейля станется… Пустобрех…
Грипсолейль, сделав круг по двору, вернулся к фонтану.
— Да, — заметил он с трагической ноткой, — не везет нам на фригийских посланников. Один связался с лигерами, прямо целовался с ними на глазах у всех, другой — начинает со скандала, смысл коего мне непонятен. А? Зачем ему это понадобилось? Моя логика бессильна. Ну, дойдет до королевы…
Но даже Грипсолейль не знал, что королева еще третьего дня тайно выехала в Тралеод и что ей нет никакого дела до фригийского посланника и его скандалов.
Глава XLVIII
БОЯРЫШНИК
Motto: Подведем итог: все это делается из плотских вожделений, которые у них отличаются ненасытностью.
Боярышник был в цвету, когда Жанна отдавалась объятиям герцога Лива. Старый сад Браннонидов был весь испятнан крупными белыми цветами среди резных листьев.
Боярышник был в цвету и тогда, после италийской победы, когда она водила своих любезных иностранцев в сад Аскалера смотреть статую Давида. Глядя тогда на белую мраморную фигуру в кольце факелов (лицо Давида в ночном сумраке угадывалось довольно смутно), Жанна поняла, что обречена. Она теребила колючую ветку с крупными белыми цветами и почти наяву ощущала, как ее берет Давид, тот, живой, с усами и бородкой.
Когда она вернулась в Аскалер и выглянула из окна спальни — она увидела белую статую над зелеными кустами. Давид был на месте. Но боярышник уже отцвел.
Жанна отлично понимала, что тайна ее отъезда все равно раскроется рано или поздно, и потому была озабочена только одним: чтобы тайна эта раскрылась возможно позднее. Поэтому она не стала ломать голову и выдумывать какие-то хитрости — она вызвала Гроненальдо и сказала ему прямо:
— Господин государственный секретарь, вечером я уезжаю в Тралеод. Надолго ли, не знаю. Королем будете вы…
Гроненальдо встал, порядком ошарашенный.
— Это значит, — продолжала Жанна, — что я даю вам полномочия вершить всю политику, как вы найдете нужным. Выгоду нашу вы знаете, а я вам доверяю. Будете посылать в Тралеод лишь те бумаги, которые не имеют законной силы без моей подписи. Со мной едут мои фрейлины, в конвой дадите роту телогреев. Граф Крион глуп, зато честен и не болтлив… Теперь же изложите мне важнейшие дела, но покороче.
С делами, однако, пришлось повозиться. Розыски вождей Лиги, как и в прошлый раз, ни к чему не привели. («Бог с ними», — нетерпеливо бросила Жанна). Подозрение в соучастии пало на герцога Правона и Олсана — он взят под домашний арест, столица его оккупирована. Военный совет имеет предложение — сровнять с землей замки мятежных дворян и взять их семьи заложниками. («Не надо», — сквозь зубы сказала Жанна.) Андреус ди Ренар, граф Мана, изъявил готовность предоставить короне крупный заем на усиление армии: он заинтересован поскорее замирить Торн и продолжить постройку канала через Кельх. («В тот раз тоже был Торн», — подумала Жанна.) Фригийский посланник граф Финнеатль… («Что вы о нем думаете?» — вдруг перебила Жанна.) Судя по всему, он искренне расположен в пользу тесного союза Виргинии и Фригии. Он в отчаянии, что в деле с марвскими разбойниками к нему отнеслись с недоверием; но он подтвердил также прямую заинтересованность в постройке Кельхского канала, он высказывался за укрепление Фримавира (Жанне снова пришлось делать усилие: вспоминать, что такое Фримавир), тем более что как раз сейчас есть самонужнейшее дело, могущее этому укреплению послужить, — единение католиканской церкви, суд над лжепастырем Аврэмом Чемием, епископом Понтомским… Жанна сморщилась, как от кислого: «Ах, Чемий! Еще и этот на мою голову, о Господи!» Голос Гроненальдо затвердел: он считал дело Чемия главным делом. Он так и сказал: «Чемий — это язва, которую надо поскорее вырезать, выжечь, иначе она разъест весь состав наш». Жанна сидела перед ним, спрятав лицо в ладони, и боролась с подступающим раздражением. Какой-то властолюбивый старец, возомнивший себя пророком Господним… И совсем бы о нем не думать, об этом одержимом! «Все князья целуют ногу папы!»[30] Ему на тот свет пора, ведь ему уже за семьдесят… И тут внезапно вспомнились ей глаза фригийца, его красные губы и мягкий голос: «Пусть вас называют убийцей из-за угла… Вы устраиваете свои дела вот и все». Каков искуситель… Подослать к старцу наемного негодяя с ядом в кармане…
30