Ловцы двигались медленно, я лениво наблюдала то за ними, то за свадебным хороводом лягушек, кружившим в большой, заросшей ряской луже, и неторопливо пощипывала молодую травку. Солнце припекало, птицы свистели, от тепла и переживаний клонило в дрему. Я моргнула и закрыла глаза. Человеческий вскрик разбудил меня вовремя — Длинноволосый шлепнулся в липкую грязь буквально в одном прыжке от островка. Я крадучись отшагнула назад, сквозь заросли пробралась на дальнюю окраину суши и уже оттуда пустилась бежать во весь опор, петляя по залитой водой равнине. Две стрелы свистнули вслед, третья нашла цель. Я не сразу почувствовала боль от раны, и сперва она только подхлестнула меня. Но опираться на заднюю ногу становилось все тяжелее, железо жгло меня изнутри, и кровь вытекала на этот раз по-настоящему. Надо было искать убежище и как можно скорее — близился вечер, а свежая рана для болотных призраков все равно, что разгоряченное тело для комаров.
Далеко впереди виднелся чахлый березнячок с редкими столбиками елей, я не помнила этого леса, но оставалось надеяться на лучшее. По краю топи громоздились залежи бурелома, пробираться через них оказалось непросто, я едва держалась на ногах. Одна надежда была на то, что погоня отстала. Наконец я оказалась на ровной упругой плеши, заросшей вороникой и — о, счастье! — бородатыми прядями седого целебного мха. Я обернулась, чтобы разглядеть рану. Мне повезло и не повезло одновременно. Стрела воткнулась в мясистую часть ляжки, не задев ни крупных сосудов, ни сухожилий. Я могла дотянуться до раны зубами и языком. А вот древко стрелы отломилось, оставив железо в теле, мне предстояло самой извлечь наконечник. От слабости мне захотелось позвать братьев — я знала, что и Мэльдо и Лассэ придут на мой голос. Но клятву они нарушат — и рано или поздно это ударит по ним, как натянутая и отпущенная тетива. Я глубоко вдохнула и изогнулась, вытягивая шею. От боли помутилось в глазах, едкий вкус железа тотчас вызвал тошноту, но я тащила и тащила, сжимая зубами мерзкую занозу. Наконец, наконечник подался. На секунду я потеряла сознание, но не упала. Надо было как можно скорее остановить кровь. Я тщательно вылизала рану, пристроила сверху пучок мха и, лежа неподвижно, подождала, пока повязка подсохнет. Уже начинало темнеть. Из последних сил я зарыла копытом следы крови и отправилась вглубь лесочка, чтобы не ночевать там, где лечилась.
Ночь пришла на болота тихо. Золотая тарелка луны поднялась над туманами и словно в ответ в глубине топей засветились болотные огоньки. Здесь лежали эльфийские принцы, сложившие головы в дни последней войны, человеческие солдаты в чересчур тяжелых доспехах, златолиски, олени и кабаны, от мучений лишившиеся перед смертью рассудка, деревенские простачки, охочие до ягод и лечебных болотных трав. После смерти они знали только одно — голод. И тянулись на запах тепла. Я знала, что ловцы разожгут огонь. Когда луна выйдет в зенит, их костер захотят навестить. Оставалось ждать, чутко прислушиваясь к звукам болота — и к собственному телу. Если рана набухнет жаром, мне конец. Легкий ветер прошел над лесом, шевеля верхушки деревьев. Мне показалось, я слышу, как братья настраивают арфы и касаются струн, брат Мэльдо откидывает с лица длинные волосы и поёт балладу потерянной родины, голос его звенит серебристой капелью об лед:
…Снова играет Длинноволосый. Никогда б не подумала, что краткоживущий, неспособный ни видеть, ни ощущать мир во всей полноте, сможет добавить хоть что-то к красоте ночи. Люди — хищные, жадные, неуклюжие и бессмысленно злые создания. Я видела, как деревенские мальчишки ловили птенцов и поедали их, как ни за что мучились в капканах живые звери, как после каждой весенней охоты Лисий лес пах кладбищем. И этот… игрун, он ведь тоже явился сюда за жизнями. Он такой же как все.
Я почувствовала, как особенный, липкий холод пробежал по спине. Туман заклубился, сплетаясь в пряди. Неупокоенные пришли. И выбирая из двух добыч, они поспешат к огню. Я насторожила уши — ловцы разбили лагерь на небольшом островке к северу от меня, через болота ночью они не побегут — это верная гибель. Мелодия все ещё кружила словно болотная чайка в сумерках, трогала за сердце. Многоголосый вопль перебил её, как стрела. Чей-то тонкий, испуганный голос кричал и кричал, потом захрипел и вскоре затих. Хриплый рев Седого свидетельствовал — старый хищник недешево продает свою жизнь. Кто-то заполошно визжа, раздавал направо и налево мокрые хлюпающие удары. Что-то гулко упало в воду. Завонял и потух костер. Ещё какое-то время на островке слышалась возня, потом все затихло. Белый туман поднялся светящимся облаком и рассеялся.