…Ночь. Гроза. Он, верхом, сжимая копье, гонится за оленем… У самых губ — нежный висок с темной изюминкой родинки… Гвиневра.
Ланселот рывком поднялся из-за стола.
— Прости, Брюс. И вы, прекрасная дама, извините меня. Я решил ехать сегодня вечером.
Море темнело не грозно, но безразлично. Предрассветный туман все густел. Дорога шла краем обрыва, запах гниющих водорослей мешался с ароматом хвои. Гром осторожно ступал по песку, спотыкаясь о частые корни. Раздражение сидело в душе Ланселота, как песчинка под веком. Коню на глаза одевают шоры, чтобы тот не пугался битвы. А он, словно ребенок, сам спрятался за чужими делами и судьбами — лишь бы не видеть цели. Ланселоту казалось, что с каждым прошедшим днем Холмы становятся только дальше.
Захрустел валежник, затопотали маленькие копытца, раздался скрипучий визг — что-то спугнуло кабанью семейку с лежки. Полосатый смешной поросенок сунулся было на открытое место, но завидев коня, тут же порскнул обратно в заросли. Вскоре лес кончился. Вдоль дороги стояли плетеные изгороди, за ними — поля. Ланселот проскакал всю ночь, но усталости не чувствовал. Он решил, что достаточно отдохнул в замке и собрался продолжать путь до вечера.
…В бронзовых зеркалах растворилось солнце, заполняя комнату до краев. Звонким золотом играло распятие на стене, горячими льдинками сверкали хрустальные склянки, перстни на пальцах били радугой по глазам. Разноцветные запахи лета пропитали утренний воздух. Впервые за многие месяцы королеве захотелось поговорить… Не важно с кем, о чем — лишь бы разбавить звуком навязчивое молчание. В углу постели драгоценной снежинкой свернулась ласка, за окном ворковали голуби — зря. Гвиневре нужен был именно человек. Но единственным гостем в замке было ее одиночество…
Глава четвертая
— Мир вам, святые отцы, и вы, добрые люди!
— Pax vobiscum, сэр. Езжайте с миром, — ответил старший монах. От его шерстяной сутаны за пять шагов пахло немытым телом.
— Я хотел бы просить об исповеди, святой отец — я две недели не посещал церковь, — Ланселот придержал коня и пригляделся к процессии.
Два монаха в коричневом, верхом на ушастых мулах. Четверо солдат с алебардами. Мозглявая лошадка с телегой. На телеге — мальчишка, связанный по рукам и ногам.
— Отправляйтесь в аббатство Шрусбери, сэр. Мы спешим, — монах покосился на телегу и размашисто перекрестился.
Видимо, пленник опасен, подумал Ланселот — ему впервые в жизни отказали в исповеди.
— Что же торопит вас? Быть может, вам нужна помощь?
Монаха передернуло.
— Я же сказал, сэр — мы спешим. Необходимо как можно скорее доставить несчастного юродивого в…
— Сам ты сумасшедший, предатель!!! — мальчишка вскрикнул так громко, что у Ланселота заложило уши. — Когда я верну себе трон — всех повешу! И плевать мне, что ты монах!
— Видите, сэр — этот отрок вообразил себя принцем, — монах сочувственно покачал головой. — В монастыре над ним проведут экзорцизм, и, надеюсь…
— Не верьте им, добрый сэр, — мальчишка буквально захлебывался словами. — Они хотят запереть меня в келью и выстричь тонзуру…
— Да заткните ему рот, наконец! — рявкнул второй монах. Ближний к телеге солдат ткнул мальчишку древком алебарды. Пленник упал спиной в сено, но даже не застонал. Он совсем не походил на безумца.
Ланселот подъехал ближе… Если мальчик и не принц, то вполне мог бы им стать. Ланселоту вдруг вспомнился юный Артур — та же чистая ярость во взгляде, та же огранка лица — ни одной лишней черточки.
— В самом деле, сэр рыцарь, ехали б вы отсюда от греха-то подальше, — полульстиво, полунахально встрял один из стражников. — Мы свое дело делаем, вам-то что до придурка блаженного.
— Подожди-ка, любезный, — Ланселот наклонился над пленником, — Как, говоришь, тебя зовут, парень?
Даже сквозь пот и пыль было видно, как исказилось лицо мальчишки.
— Я Персиваль, принц Уэльский, сын короля Ламорака Свирепого и законный наследник престола!
Короля Ламорака Ланселот помнил. О сыне не слышал, что, впрочем, ничего не доказывало… До любого из стражников уже можно достать мечом, святые отцы в бой не вступят. Разогнать этот сброд труда не стоило, но Ланселот не хотел ошибаться.