Выбрать главу

Первое письмо Клаусу я отправила, когда мне было восемь.

Добрый день, мсье!

Моя мама (Патрисия Лапланш) сказала мне, что Вы мой отец. Я была бы рада встретиться с Вами в Париже и повидать [Жоэля и Ноэля]*. Я учусь в начальной школе имени Лорана Жерра, у меня хорошие оценки, и я читаю с четырёх лет.

До свидания,

Мирей Лапланш

* Ситроен тогда ещё не родился.

Второе – в двенадцать лет:

Мсье!

Вы не ответили на моё предыдущее письмо. Хотя это было бы весьма любезно. Я уже в шестом, в лицее имени Мари Дарьёсек. Я лучшая ученица в классе. Я всё ещё хотела бы с Вами встретиться, в Париже или где-нибудь ещё. Мой мобильный: […].

Ваша

Мирей

Третье я написала три месяца назад:

Клаус!

Ты мой отец. Ты в курсе, потому что, конечно же, получил мои предыдущие письма. Я вижу тебя по телику с [Баракой Обаметтой], [Жоэлем, Ноэлем] и [Ситроеном]; и, по-моему, ты вконец зазнался, раз не отвечаешь на мои письма. Мне пятнадцать, я не идиотка. И если что, моя мама не «стоит за этим» – вдруг тебя это волнует. Я читала твои книги. Позвони.

Мирей

Третья осечка. Про третье письмо мама точно знает, потому что я нарочно оставила конверт поваляться на столе перед отправкой.

[Клаусу фон Штруделю]

Париж, Елисейский дворец.

Почтальон, вперёд – отцовство не ждёт!

– Очень смешно, – сказала мама, когда увидела. – Какая ты у меня юмористка, дочка! Помираю со смеху.

– Ты позволишь ей это отправить? – спросил Филипп Дюмон с озабоченным видом (= задрав верхнюю губу и теребя манжет).

– Пусть делает что хочет – это она нас так провоцирует, – возразила мама. – Всё равно он ей не ответит, так что без разницы.

Филипп Дюмон всегда горько страдал оттого, что не в силах заполнить пустоту, оставленную в моей жизни Клаусом фон Штруделем. Он водит меня в кино, в музеи, в боулинг. Разрешает есть каштановое повидло прямо из банки. Говорит: «Считай меня своим отцом, Мирей, я твой отец!» Тогда я закрываю рот руками и говорю: «Х-хум… Х-хум… я твой оте-е-ец!» А он давай меня отчитывать: «Это мой дом, Мирей! А это мой диван! Ты живёшь в моём доме, между прочим!» Что наполовину неправда: полдома принадлежит маме, если не считать, что она ещё не выплатила свою половину кредита (немудрено с зарплатой училки), а Филипп – нотариус и ротарианец, что означает, что он член Ротари Интернэшнл.

– Что такое Ротари, мама?

– Это клуб людей вроде Филиппа, разных профессий, которые встречаются, обсуждают разные вопросы, знакомят друг друга со своими детьми.

Филипп как-то попытался познакомить их со мной.

– Познакомьтесь, это Мирей, дочь Патрисии.

Ротарианцам за рождественским столом было оч-ч-чень приятно пожать руку Квазимоде над бутербродами с икрой. Однажды, когда мне было лет девять, кто-то особо проницательный заметил:

– Знаете, ведь эта крошка напоминает одного философа, а?

Тут во мне вспыхнула надежда; я смотрела на этого бритого краснощёкого дяденьку и повторяла про себя: «Давай же, скажи, скажи, что я похожа на Клауса фон Штруделя, зарони подозрение, пусть люди задумаются, прикинут даты… Может, Клаус признает, что я его дочь, когда весь Бурк-ан-Брес подпишет петицию!»

Но вместо этого одна дама спросила:

– Жана-Поля Сартра?

И мужчина кивнул:

– Да, точно! Жана-Поля Сартра!

– Так себе комплимент, – прыснула дама.

– Да, – подтвердил её честный собеседник.

Гугл → Жан-Поль Сартр → косоглазый и на редкость уродливый старик. Ещё чуть-чуть, и переплюнул бы Клауса.

На следующее утро я заявила маме:

– Знаешь, если бы тебе повстречался Жан-Поль Сартр, ты бы точно закончила в его постели.

– Давно не получала?

– Я просто говорю, что он, похоже, в твоём вкусе! Философ, революционер, вот-это-всё-великий-теоретик и тэ дэ… Это комплимент вообще-то, мамулечка! Что ты сразу в штыки?

– Как ты с матерью разговариваешь! Нет у меня такого хобби – спать со всеми направо и налево, хоть с философами, хоть нет.

– Да ладно, он всё равно умер. В 1980-м, этот самый Жан-Поль. А я родилась лет на сто позже, так что сомнений нет: отцом он мне не приходится.

– Будь спокойна! – проскрежетала мама.

Тогда я запела «Траурный марш», чтобы почтить память Жана-Поля (там-там-тадам-там-тадам-тадам-тадам), и пела довольно долго. Под конец это стало её бесить.

– Замолчи, Мирей, пожалей наши уши, в конце концов!

И тут я выдала то, чего выдавать не стоило: