И было так: голые деревья ветками-крюками раскачивались под холодными ветрами, а кусты царапали окна. Драгомира сидела в натопленном домике близ печи, вышивала, напевая песню, а Горислав наигрывал мотивы народных песен, полюбившихся за красное лето. Семейная идиллия царила в соколином гнезде, покуда в дверь громко постучали. И промолвила королевна: «Не к добру, ой не к добру». Просила миленького сердцу ее не открывать. Да не боялся юноша никого, отставил инструмент, впустил гостя с королевским гербом на плаще. - От имени короля, я передаю его приказ вам, Драгомира, следовать за мной, чтобы воспевать Его величество песнями при дворе. - Не пойду я за тобой, гонец, - грозно сказала королевна, вскочив с лавки. Статная она была: вздернула подбородок, руки в бока поставила да спугнула отцовского посланника. - Знаешь, кто я? Знаешь, вижу! Немедля покинь мой дом, гонец, и никогда не возвращайся! А папеньке передай, дочери у него более нету. И точка. Слыхал? Раздался стук захлопнувшейся двери - вышитое на рукавах соколиное перо, незаконченное, валялось на полу, а королевна тряслась, словно в лихорадке. Поведала Драгомира правду: кто такая, откуда будет и чем жила. Умоляла она бежать прочь от папеньки, либо возвратить ее для спокойной жизни возлюбленного, да непреклонен был сокол, тверд, как камень, и бойкий, как огненное пламя, пожирающее ссохшиеся ветки и листья. Не разгневался юноша, лишь прижал ее светлую голову к груди и крепко обнял. - Дадим отпор. И шли дни, миновали ночи, в одну из которых проснулся он среди тьмы от душераздирающего женского вопля. В домике стало холодно, печка не грела - дверь была настежь отворена, а то и сломлено пала в неравной борьбе с палачами. Драгомира истошно кричала, вырывалась, кликала на помощь. Юноша незамедлительно вступил в бой - резво схватил кочергу и выскочил босыми ногами на хладный снег, да узрел: железными прутьями связали ей тонкие запястья, выволокли на мороз в ночной сорочке и велели босиком послушно шагать за лошадью аж до самого замка. Горислав навзрыд молил всякого неспящего о помощи, нападал и отбивался от острых отполированных мечей, блестевших в свете луны, и крепких щитов, но вдруг услыхал он такой вскрик, что душа ушла в пятки - тьма темнее ночи окутала его, упала резкой болью на очи, да такой, что схожа была со стрелой, пронзившей голову. И несмотря на сие, он продолжил бежать наобум, только бы успеть, а по щекам текло нечто теплое, и Горислав точно ведал - это не слезы. Драгомира кричала пуще прежнего, печально рыдала навзрыд, просила тех покинуть сие место и следовать к отцу, любой ценою не причинять вреда тому, чьи глаза истекали слезами вперемешку с дурно пахнущей кровью. Единый ответ был краток: нечто лязгнуло, и звонкий девичий голосок утих. Исчезла королевна. Как ни пытался сокол, как ни кричал - не проснулась соколиная девица, не ответила ему. Только и слышал хрустящие шаги с металлическим перезвоном. Никто не пришел в ту ночь на помощь, никто не услышал криков той, что пела голосом меда слаще. Ему еще долго снились ее заплаканные очи и жалостливая улыбка, ее песни и танцы поутру, напоминавшие нечто возвышенное и совсем невесомое, ее шелковые платья и вереск, вышитый на рукавах. Далекие фьорды и башня с резным окном, спрятанная в горах и морях. А еще он - молодой юноша, полный сил на свершения, проникающий в темницу под покровом тумана, а там, в резном окне, королевна все так же танцующая в платье с рукавами вышитыми соколиными перьями. Но каждое пробуждение больно кололо в сердце, в глазах стояла ночь, а в голове - последний девичий крик: прощальный, горький, болезненный. Годы шли, время ускользало сквозь струны бандуры, а королевны - ни слуху, ни духу. Уверовал он, стал безумцем невольным: чудилось, будто вся былая жизнь - сон, а девица ни живая, ни мертвая - образ воспаленного рассудка. И решил юноша странствовать по свету, петь миру о сим да стервятниках, разворошивших уютное гнездо.