Когда осень отгорела и осыпалась белым пеплом зимы, ворон - тот самый, выхоженный Сигрид невесть каким чудом - прилетел из Дейла и принес предложение проверить, где с коньками управляются лучше, под горами или на воде. Прочитав ее послание, Фили вспомнил, что легенды говорили, будто все из родов Дьюрина и Гириона умели понимать птичий язык. Она дочь Барда, а тот потомок Гириона - сбылась для них легенда, значит… Встретиться договорились у того же берега, где он нашел свои цветы и где она училась плавать. Фили пришел первым. День был солнечный и морозный, видно было далеко, и он то и дело замечал стремительно мечущиеся от берега к берегу далекие фигурки других конькобежцев, но поблизости никого не было. Сигрид, явившись, объяснила это.
- Боятся, - сказала она. - Дракон упал по эту сторону от города, у нас теперь думают, что тут вода до сих пор от него горяча и замерзает хуже. И еще что вдруг он не мертв на самом деле и как бросится на них прямо из-под льда!..
- А ты не боишься?
- Не бросился же на меня до сих пор, а я здесь что ни день бывала, - отмахнулась она и нетерпеливо звякнула коньками. - Бежим?
Договорились бежать до другого берега, напрямик без петель и препятствий, вдоль мерзлых белых зарослей тростника и осоки. Лед был гладкий, чуть присыпанный сухим снежком - кататься по такому было одно удовольствие, и хоть Фили и сказал ей в свое время, что в его краю это забава для малышни, сам любил коньки ничуть не меньше, чем в детстве.
Зима была Сигрид к лицу, голубым льдом к глазам, морозной краской ветра - к щекам, стремительное легкое скольжение под тихий скрип коньков - ко всей ее фигуре. Он отстал, намеренно, чтобы смотреть на нее. Не так уж ему нужна была победа.
И тут что-то случилось. Может, лед оказался неровен, или она запнулась о собственный конек или слишком длинную юбку, но она вдруг оступилась и упала, от скорости своей страшно сильно. Фили метнулся к ней. Сигрид лежала лицом на льду, раскинув руки, в пятне плеснувшего на сторону темного платья, а где-то под ней на дне лежал вот так же мертвый Смауг. Мысль эта заставила Фили содрогнуться. Упав на колени, он приподнял ее со льда, и она закричала, зажмурившись от боли, а он увидел: нога у нее была вывернута под коленом в жутком неправильном изгибе, и кожа остро натянулась над выбитым суставом, разбито ходившим туда-сюда. Не страшно, и не такое он видел, на других и на себе, но у Сигрид по лицу струились слезы. Конечно, ей было больно, но больше боли был страх от нее, панический страх перед первым вторжением разрушительной неизвестности в самое знакомое, что есть на свете - в собственное тело.
- К лекарю, я отнесу тебя, - выдохнул он и тут же вспомнил, что нет, не отнесет, хотя смог бы раньше подхватить ее, камышево-тонкую, легко, как лоскут паволоки. - Отведу, к нашему, он побольше поломанных костей видел, чем все ваши, он поможет, не бойся!..
Развязав и бросив свои коньки, он подхватил Сигрид за пояс здоровой рукой и повел к берегу. Пальцы ее цеплялись за его плечо, тонкие и перепуганно цепкие, как у птицы.
Ойн вправил ей ногу в два счета и укутал камнебинтом развороченное колено. Высыхавшая в камень мазь эта застывала долго - до самой ночи лекарь велел ей на ноги не вставать. Сигрид не просила - Фили сам понял, что здесь, в чужом царстве, чужом мире с каменным небом над головой, ей страшно быть одной. Он остался, сидел подле нее до заката, успокаивающе болтал о пустяках, обо всем, что она видела, делая эти чужие ей стены чуть меньше такими.
Сигрид слушала, спрашивала, а он понял, что знает на удивление мало о том месте, где давно уже жил. Устраиваясь поудобнее, она, поморщившись, потянулась вытащить гребень из закрученных на затылке волос. Фили смотрел, как она пальцами теребит туго сколотые пряди, распуская их. Волосы у нее были такие легкие и послушные, что коса не расползлась совсем, даже выпущенная на волю.
- Твоя прическа значит что-нибудь? - спросил он и объяснил, когда она удивленно взглянула на него: - У нас волосы как герб фамильный - все, что нужно сказать о себе, все на них: чей сын, какой мастер, на ком женат…
- Что твои значат? - с любопытством спросила Сигрид.
- Старший сын из двоих, знатный наследник, жены не взял, - касаясь простенького переплетения у себя на висках, сказал он.
- У нас девушки на выданье волосы в одну косу заплетают - мол, они тоже одни, одиноки пока, - рассказала Сигрид. - А невеста на свадьбу приходит с двумя. Одну сама заплетает, а вторую - жених.
Женщины в Синих горах сплетали волосы в одну косу, когда хотели показать, что одни и иного не желают. Так делали мастерицы, с ремеслом своим повенчанные, и вдовы.
- Почему ты не с одной косой ходишь? - спросил Фили с интересом.
Сигрид отвела глаза и принялась теребить пальцами складки на юбке.
- Не хочу, может, замуж, - пробормотала она.
Фили улыбнулся.
- У нас бы сказали, по волосам твоим, что хочешь, уже и обещана кому-то, - поддразнил он ее.
- А у нас по твоим - что ты хвастун, - резво откликнулась она и, встретившись глазами, они оба засмеялись.
Веселой Фили ее еще не видел: смеющаяся и растрепанная, она, для него всегда девица, стала девчонкой, и он долго смотрел на нее, видя вдруг по-новому. Крепко сжав еще улыбающиеся губы, Сигрид отвернулась, но все равно взгляд ее как будто поперек ее воли то и дело возвращался к нему. Щеки ее и даже лоб внезапно залил румянец. И его вдруг повлекло на этот розовый огонь в ее лице, неловко и жаждуще, как будто впервые. Голос Ойна грянул громом в переполненной тишине между ними, и Фили дернулся прочь от нее так резко, что едва со стула не слетел. Он услышал, как Сигрид хихикнула, и сам засмеялся, а Ойн, скрестив руки, наблюдал за этим непонятным ему весельем и с улыбкой качал головой.
Камнебинт застыл, и лекарь позволил Сигрид подняться на ноги. Она хромала, но скорее из страха ощутить боль, а не чувствуя ее всерьез. Фили отвел ее к воротам. Он собирался проводить ее в Дейл сам, но оказалось, его компания не потребуется: Ойн, должно быть, послал весть, и у ворот сестру ждал Баин. Фили не видел его с того самого дня, как отряд Торина явился в дом Барда, и едва признал его, слишком взрослого и высокого, в богатой одежде и верхом. Он растерянно задумался, сколько же времени прошло с той поры. Неужто так много?
Сигрид поблагодарила его за помощь и попрощалась, сдержанно и важно, как и полагалось дочери короля. Баин поднял ее в седло и, склонив голову на легкий поклон Фили, послал коня вперед.
Вернувшись в лекарский чертог за своими брошенными там вещами, Фили заметил что-то блестящее на постели, где недавно лежала Сигрид. Это был гребень, совсем простой, деревянный, украшенный перламутровыми блестками из рыбьей чешуи. Она носила богатые нарядные платья, но никаких украшений, а это, единственное, оказалось памяткой из прежней, озерной жизни, а не драгоценностью из жизни нынешней, богатой. На длинных зубцах гребня золотой паутинкой накрутился длинный светлый волос. Можно было бы к ведьме какой пойти и приворожить, мелькнула в голове Фили неизвестно откуда взявшаяся мысль, и он улыбнулся этой глупости, сам перед собою смутившись вдруг, как перед кем-то старшим и насмешливо всеведущим.
Сегодня Эребор принимал гостей, стоило бы спуститься в тронный зал и быть на положенном ему месте, но сейчас это было невыносимо даже для его выдержки. Вместо того поднявшись на стену над вратами, на воздух, Фили сел, откинув голову на холодные обындевевшие камни, и уставился в небо, перевернутой чашей накрывавшее весь его взор, темное и чистое, без единого облака. Слабый ветер касался лица, невесомо теплый, как далекое дыхание. Было тихо, мирно и устало тихо вокруг, и в своем отстраненно отрадном одиночестве Фили подумал, что был бы счастлив, если бы Сигрид была сейчас здесь. Просто была, не чтобы говорить с ней или видеть ее, а… Прежде он любил компанию и свою в ней тишину. Пиры, торжества, дружеские гулянки, танцы и песни - он жил в этой звонкой стихии, как рыба в воде, но сам из нее, как и рыба из воды, не состоял. Теперь, после железного грохота войны, даже этот веселый шум мучил слух, и он, не очень понимая это, искал тишины вокруг, чтобы услышать, впервые в жизни, себя самого.