Я вернулась домой в отчаянии от собственной глупости, от Парижа, от жизни вообще и страшно обрадовалась, узнав, что госпожа де Нейян намерена в скором времени ехать на лето в Ниор.
Покидая Париж, я лишь о том и сожалела, что расстаюсь с Мари-Маргерит де Сент-Эрман, младшей дочерью Пьера Тирако, с которой я начала было дружить. Вернувшись в Пуату, я принялась писать ей длинные письма, стараясь вкладывать в них все то остроумие, коим не смогла блеснуть в салонных беседах, но притом не заботясь о стиле, ибо, обращаясь к девочке, сама еще не вполне избавилась от детской непосредственности. Я писала ей о сестре Селесте — с пылкостью, о ниорских буржуа — с пренебрежением, о влюбленности господина де Мере и добродетелях госпожи де Нейян — с насмешкою, и о многом другом; все это так понравилось мадемуазель де Сент-Эрман, что она показала некоторые из моих посланий господину де Виллермону. Тот, желая оправдать свое благоприятное мнение обо мне, сложившееся еще на островах, а заодно взять реванш за мой постыдный провал у господина Скаррона, дал прочесть этому последнему одно из моих писем. Представьте же мое изумление, когда в один прекрасный день я получила записку следующего содержания: «Мадемуазель, я давно догадывался, что юная девица в коротеньком платьице, которая шесть месяцев тому назад вошла в мою комнату и, неизвестно отчего, ударилась в слезы, не может не обладать умом, который обещают ее глаза. Письмо Ваше, адресованное мадемуазель де Сент-Эрман, столь занимательно и остроумно, что я упрекаю себя, как я не разглядел этого раньше; по правде говоря, мне трудно поверить, что на Американских островах или в ниорском монастыре возможно научиться столь блестящему эпистолярному слогу; не могу также понять, зачем Вы усердно скрывали Ваш ум, когда все прочие из кожи вон лезут, дабы блеснуть своим перед окружающими. Теперь, когда Вы разоблачены, Вам придется писать ко мне так же остроумно, как и к мадемуазель де Сент-Эрман; я отдам все, что угодно, за подобное послание, на которое весьма трудно будет ответить в должной мере тому, кто есть и останется всю свою жизнь, мадемуазель, Вашим почтительным слугою».
Читая это письмо, я себя не помнила от гордости и счастья. Каким бы уродом и калекою ни был господин Скаррон, он считался одним из самых замечательных умов Парижа и самым знаменитым его автором. Он сочинил множество пьес, снискавших громкий успех у театральной публики и даже, как говорили, у юного короля Людовика. Незадолго до нашего знакомства он создал свой блестящий бурлеск — «Комический роман», — о котором отзывались как о шедевре. Он наводнял Париж воззваниями, одами, стансами, элегиями, сказками. Посещать его было чрезвычайно модно; в его доме сходились и мыслители и придворные, словом, все сливки общества. Сам он был не в состоянии передвигаться и делать визиты, но его блестящее остроумие, эрудиция, фантазия, искрометная веселость, побеждавшая тяжелый недуг, очаровывали и привлекали к нему весь цвет нации. Заинтересовать собою, в пятнадцать лет, такого человека, прельстив до того Антуана де Мере, было весьма почетной заслугою, и я вновь обрела уверенность в своих талантах. С одобрения госпожи де Нейян я ответила господину Скаррону, и мы в течение нескольких месяцев обменивались письмами; льщу себя надеждою, что если мои не были столь галантны, как его, то слогом вполне могли помериться с ними. Шевалье де Мере, со своей стороны, продолжал учить меня, способствуя моим будущим успехам.
Таким образом, когда следующей осенью госпожа де Нейян (которая сама путешествовала в карете) засунула меня в парижский возок вместе с моим желтым саржевым платьицем, крутыми яйцами и черствым хлебом, я с радостью подумала, что теперь-то, спустя полтора года, покажу себя в столице с куда более выгодной стороны. Трактирщики и возчики, встреченные на пути в Париж, казалось, были не безразличны к моим новым достоинствам, среди коих, несомненно, имелись не только духовные. Кое-где мне даже пришлось испытать опасное, но приятное удовольствие давать легкий отпор. Красноречивый взгляд, которым Кабар де Виллермон окинул меня в пассажирской конторе, куда пришел встретить мой возок, подтвердил, что я, вероятно, довольно приобрела как в красоте, так и в уме, или, по крайней мере, рассталась с детством.
Как и положено в романах, настало время предложить читателю портрет героини, которая должна явиться на сцену. Не стану описывать сама юную особу, прибывшую в Париж осенью 1651 года в простом возке; пусть это сделают за меня те, кто посвятил скромной моей особе хоть несколько строк в те годы или несколько позже.