Иногда защититься от всего пережитого ему помогал и какой-нибудь цветной фильм с Соней Циман{25}: где она занимается любовью прямо посреди пустоши или — в роли красивой как картинка шварцвальдской девушки — клянется в верности своему Хансу. Эта кинозвезда тоже однажды, в связи с какой-то премьерой, переночевала в «Брайденбахер хоф». Сама Соня Циман никаких осложнений служащим отеля не доставила. Зато ее партнер, Рудольф Прак{26}, потребовал на завтрак яйца Бенедикт — и непременно под соусом «Табаско». Этой пикантной новинки в кладовых отеля не было, но помощнику повара пришла в голову счастливая мысль одолжить бутылочку экзотичного, экстремально острого соуса у любезного военного коменданта — подлинного гурмана, искушенного и в заморской кухне.
Дырка в циферблате так и осталась зловещим напоминанием. Старший администратор быстро взглянул на часы. Герта исчезла, Тильзит потерян; бесчисленные убитые евреи, цыгане, инакомыслящие; поля руин, регионы руин, слепые прохожие — там, где раньше кипела жизнь; последние сражения в городских парках… Хуже не бывает, и мучительней — тоже. Что же это за государственная власть, что за генералитет, что за народ, если даже после проигранных битв они не ищут мира, а продолжают фанатично сражаться среди гостиничной мебели? Какая-то первобытность…
Тем не менее, пусть эта и была лишь побочная мысль, у него возникло нелепое подозрение, что во время войны — без разницы, у друзей или у врагов, эти категории в конце концов перепутались (полевая жандармерия расстреливала немецких солдат, британцы освобождали узников лагерей), — может быть, как всегда, гибли самые храбрые, самые безрассудные в своем фанатизме или мужестве. Те, кто выжил, кому повезло, кто продолжает дышать — однорукий портье Элкерс, директор Мерк, диабетик, и он сам, Зимер, с осколком гранаты, оставшимся от сражения в бранденбургском лесу… Да, он иногда представлялся себе каким-то остатком, человеком второго сорта, трусом, безосновательно избранным для дальнейшего жизненного счастья и позднейшего угасания. Сердце у него заколотилось. Скольких самоотверженных, молодых, сильных, совращенных, борцов за мир, храбрецов-неудачников поглотили земля и Рейн?
Невыразимая скорбь по умершим…
Держа в руке письмо для молодой элегантной матери — госпожи Инги Лейпольд, недавно вышедшей из отеля вместе с сыном, — Зимер все-таки отказался чувствовать себя менее ценным, чем те, что стали жертвами или сами пожертвовали своей жизнью.
Ему еще предстоит, на свой манер, расчищать руины. Восстанавливать значимость вежливости, то бишь безусловной внимательности к другому, — как когда он приветствовал голландок или глубокой ночью сопровождал до лифта совершенно пьяных супругов Пермозер, чтобы эта чета пивоваров не спотыкалась в темном праздничном зале. Всё, в конечном счете, сводится к тактичности, независимо от того, что кроется в другом человеке: потому что при наличии предупредительности, по возможности бесперебойной, которая обязательно найдет отклик в твоем собеседнике, ничего плохого случиться просто не может.
Правила вежливости — это «поведенческий костыль», думает уроженец Мемеля, а теперь служащий на рейнской земле. Костыль, помогающий каждому человеку, ограниченному в своем кругозоре, ориентироваться на лучшее…
Поток поставщиков, между тем, иссяк. Вслед за прачечным арьергардом еще плетется одинокий пекарь с белыми батонами:
— Как пройти на кухню?
— Перед лестницей сверните налево. Вдоль по коридору, потом спросите еще раз.
Ковры уже снова развернуты, и опять воцарился принцип незаметной активности.
Старший администратор, стоящий возле стенки с ключами, бросает взгляд в бюро, из которого доносится регулярное позвякивание дырокола. Курт Фридеман сидит, согнувшись, над письменным столом и самозабвенно продырявливает оплаченные счета. Любителю карточных игр это нравится больше, чем общение с постояльцами. На их многочисленные вопросы — где проходит Голландская неделя, когда был основан Дюссельдорф и практикует ли где-нибудь поблизости врач по кожным болезням — Фридеман уже отреагировал словами «Не знаю» и финальным пожатием плеч. Этот человек — весьма скромного происхождения, из Ратингена{27}, — не имеет подлинного честолюбия, но окружающие легко прощают похожему на клёцку толстяку с индюшачье-красным лицом все недостатки, будто опасаясь, что иначе его хватит удар. Энергичное подшивание счетов в папку доставляет Курту Фридеману подлинное удовольствие. Может быть, каждый раз, видя очередную внушительную сумму, он поддается иллюзии, что и сам купается в деньгах.