Во всяком случае, мирный договор в Вервене остается ключевой датой: на этот раз религиозные и гражданские войны окончены. Первые, правда, возникнут на короткий период во времена Людовика XIII, но только на Юге[137]. Вторые разгорятся в кратковременное смертоносное пламя во времена Фронды. В целом, тем не менее, национальное пространство с 1598 по 1789 год не будет испытывать больше — даже при Фронде, хотя это и тяжелое время — ни беспорядков, ни внутренних бедствий, сопоставимых с бесконечными военными катастрофами 1560-1598 годов. В XVII веке Франция постоянно ведет войны как при Людовике XIII, так и при Людовике XIV, но только на границах. Вне этих войн для самой нации гражданский и военный мир является основной чертой и счастливым временем на протяжении почти двух веков (1598-1792 гг.). За исключением некоторых шероховатостей, которыми, разумеется, не всегда можно пренебречь… Длительный период спокойствия (относительного) может принести значительную пользу для восстановления и экономического развития.
Тем не менее даже после мира в Вервене сохраняется некоторая напряженность в отношениях с испанскими властями. Она логически дополняет важную разрядку, отмеченную на северных и протестантских фронтах. Действительно, невозможно одновременно добиться английской симпатии и испанской дружбы; нельзя иметь масло и деньги за масло.
Эта напряженность с Мадридом, а также с Туринским двором, союзником Испании, проявляется вначале опосредованно в деле маршала Бирона. Крупный вельможа, «верный соратник» Генриха IV, Бирон приходится родственником Ла Форсу, в свою очередь, влиятельнейшей фигуре в Аквитании; он также де-факто является генералиссимусом, такой же значимой в своем роде особой, какой был коннетабль де Бурбон во времена Франциска I. Маршал организует заговор в пользу Испании при посредничестве Фуэнтеса, губернатора Миланского герцогства, а также в пользу Савойи — и все это с целью «раздела» (фантасмагорического), который отделил бы от Франции лотарингские провинции, часть которых отошла бы к Бирону, по крайней мере он сам так это представляет. В заговоре Бирона участвуют принцы, с ним тесно связан граф д'Овернь, побочный сын Карла IX и, кроме того, по матери сводный брат Генриетты д'Антраг, новой любовницы Короля-повесы. В отличие от Коризанды и Габриэль, Генриетта охотно становится испанофилкой, приводя в отчаяние своего любовника-короля. В заговор вовлечены также некоторые бывшие сторонники Лиги: он представляет собой некую «аристократическую Лигу», однако лишенную той поддержки народа, горожан, которая стала силой движения Гизов. Один Буйон, крупный протестантский вельможа, связанный, к тому же, с протестантскими князьями Германии, симпатизирует группировке Бирона, которая таким образом развивается в двух направлениях: ультракатолическом и скрытно-гугенотском. Разоблачение, арест и казнь маршала, обезглавленного в 1602 году, кладет конец происпанским заговорам. Но они не преминут возродиться из пепла.
Испанофильская тенденция действительно вновь выйдет на французскую арену во второй половине 1600-х годов. Она может делать ставку на некоторое благоволение (но не более) новой супруги короля Марии Медичи; ее поддерживает в этом отец Коттон, иезуит, исповедник суверена. Испанофильство, напротив, наталкивается на противодействие крупных вельмож-протестантов Сюлли, Ледигера и, наконец, Буйона. Крупные податливые чиновники, которые 15 или 20 лет назад были иногда умеренными сторонниками Лиги (Вильруа, Жанен, Сийери), «плавают» между двумя группировками — иезуитской и гугенотской. Королевские шуты, функция которых в принципе состоит в том, чтобы выражать народную мудрость, сами разделены: мэтр Гийом является пацифистом, то есть объективно занимает происпанские позиции. Придворная шутиха Матюрина, «вооруженная с ног до головы, на мосту Пон-Неф» набрасывается на Габсбурга (испанского) на потеху парижских мальчишек. На более высоком уровне Генриетта д'Антраг и граф д'Овернь (теперь заключенный в тюрьму) сохраняют Испанию в своем сердце. Спровоцирует ли дело о наследовании двух германо-рейнских герцогств Клеве и Юлих, ключевых для Голландии, открытый конфликт? Во всяком случае, оно приводит к оккупации герцогства Юлих войсками Филиппа III в июле 1609 года: Испания ведет себя, таким образом, как европейская держава, способная направить сильную армию далеко от своих баз. Франция, со своей стороны, придет на помощь протестантским государствам Севера, которые чувствуют угрозу в действиях католического короля. В мае 1610 года, в канун своего убийства, Генрих IV становится во главе армии численностью около 100 000 человек (что гораздо меньше численности войск в XVI в.), крупный отряд которой готовится выйти в направлении Юлиха против испанских войск. Ситуация обостряется, и интрига Бирона, кажется, вновь вырывается из могилы в час, когда молодой Конде, первый принц крови, сбегает из королевского двора, бежит в Брюссель, а затем по приглашению испанской администрации добирается до Милана. У Конде есть веские мотивы, чтобы так действовать: Генрих IV ухаживает за молодой и очаровательной супругой принца Шарлоттой де Монморанси, дочкой и внучкой двух коннетаблей. Она не равнодушна к авансам, которые ей расточает монарх. Так из-за интриг в связи с маленькой любовной историей, достаточно глупой, вновь возникает сообщничество семьи Монморанси, теперь во времена Бурбонов, как когда-то при Валуа, с партией «добрых французов», враждебно настроенных к своему наследственному врагу за Пиренеями. Предпочтет ли Шарлотта Бурбона-старикашку, короля и патриота, своему супругу-испанофилу? Удар кинжалом Равальяка в мае 1610 года прерывает эти перегруппировки семейного окружения, которые вновь активизируются позднее. Допустим, однако, не будучи убеждены в этом, что Равальяк убил Генриха IV, руководствуясь лишь личной блажью. Во всяком случае, убийца принадлежит антигенриховской группировке (разумеется!), которая является ультракатолической и происпанской. Смертельный жест цареубийцы, следовательно, вписывается в широкую логику антагонизмов, которые противопоставляют определенную часть Франции и Испанию с 1560 по 1610 год.
137
Разумеется, на Юге в широком смысле слова; речь идет о том, что я называл гугенотским полумесяцем или плодородным гугенотским полумесяцем — от Ла-Рошели до Виваре, через Монтобан, Монпелье и Алее.