Чиновник оказывается зажатым в своего рода «сандвич» между Бурбонами и государственной машиной, пригодностью к работе в государственной машине. Чиновнику, говорят, надо только хорошо держаться! Фактически маленькая частица суверенной власти, которой он обладает, является отблеском королевской суверенной власти, которая сама есть только луч божественной верховной власти. Однако чиновник берет реванш, потому что с 1604 года и даже намного раньше он уже является или становится владельцем своей должности. Он может ее продать и свободно завещать при условии некоторых ограничений, в которых нет никаких злоупотреблений: чиновник располагает по отношению к королю возможностью бесспорного маневра просто на основании владения чиновничьей должностью. «Абсолютная» суверенная верховная власть а ла Боден не должна вводить в заблуждение: в действительности система является протоабсолютизмом, но сильно смягченным ограничениями социологического плана. Конечно, король может в какой-то мере установить порядок во всем этом. Ему достаточно переступить через некоторых строптивых или пассивных чиновников, назначая «комиссаров», полномочия которых по мандату являются ограниченными во времени и чрезвычайными в принципе.
Французская администрация будет насчитывать 50 000 чиновников при правлении Людовика XIII и особенно к началу личного правления Людовика XIV. Она в какой-то мере предвосхищает нашу администрацию: чиновники обладают уже (как и государственные служащие в 1987 г.) гарантией сохранения должности, любимой всеми системой пожизненной занятости на государственной службе… Они имеют даже больше — наследование должности и право на ее продажу. Государственная служба во времена Генриха IV сочетает умеренный, но неоспоримый уровень эффективности (нескольких десятков тысяч человек достаточно для того, чтобы с большим или меньшим успехом держать в руках всю страну) с сильными гарантиями против дегенерации монархии в тираническую сатрапию — и это в основном благодаря одному факту (наряду с другими) — наличию мощного тормоза, каким является система пожизненного и даже «сверхжизненного» назначения чиновников.
В целом, с «дворянством мантии» или с дворянством без мантии, королевская система во времена Генриха IV является открытой, как это уже было в более сложных условиях при Екатерине Медичи и Генрихе III. Эта ее открытость происходит от некоторой автономии чиновничьей администрации, а также благодаря либеральному характеру личности суверена, закаленной в компромиссах, которыми закончилась гражданская война. Беарнец сумел навязать судам Нантский эдикт, несмотря на сдержанное отношение к нему парламентских чиновников; свобода высказываний последних составляет парадоксальным образом другую гарантию сохранения некоторых свобод. Несмотря на эту двойную открытость — чиновничью и королевскую, уже чувствуется сильный уклон к «абсолютизму», пусть и весьма ограниченному, который мудро поставлен в определенные рамки божественным правом, естественным законом и основными законами.
Одновременно открытая и авторитарная монархия в период начала правления династии Бурбонов двулика: в практическом осуществлении власти и особенно в теориях ad hoc известных юристов система добродушного Генриха IV уже предвещает систему Людовика XIV. Не заходя так далеко вперед, отметим: режим предрасположен в случае необходимости к жестким решениям. Они будут превалировать в течение 15, а то и 20 лет после удара кинжалом Равальяка, 15-20 лет после смертельного обрыва периода благотворной оттепели, которую олицетворял Генрих IV. Они будут проявляться через утверждение противоречивых и сосуществующих тенденций: антигугенотской… и антииспанской. Борьба будет вестись на два фронта: против протестантов в Ла-Рошели и против Габсбургов. Это повлечет за собой (в конце концов, в продолжение некоторых намерений Генриха IV) тщательно взвешенный или навязанный выбор политики войны, основанной на чрезмерном повышении налогов. Все это разворачивается в дальнейшем и последовательно на более или менее постоянном фоне частых кризисов, нищеты и роста смертности простого народа, повторяющихся экономических трудностей и, как следствие, восстаний простого народа. Процветание, достигнутое при Генрихе, даже идеализированное ретроспективно, с ностальгией, будет отныне недостижимо. Всё, исчезла «курица в горшке»! За эту чрезвычайно высокую цену во времена министров-кардиналов «раздуваются» французское величие, династическая слава и продолжающийся экономический рост, ускоренный интегрирующим, цивилизаторским, централизующим государством. Столь большая цена, даже за такие высокие ставки, не всем на пользу. Понятно, что a posteriori выкристаллизуется позолоченная легенда о добром Генрихе, предшественнике грозного Ришелье, так же как ранее расцвела позолоченная легенда о Людовике XII после сокрушительного Людовика XI. Таким способом, наряду с другими, подчеркивается преемственность, которая идет от Валуа, во всяком случае, от некоторых из них, к первому Бурбону. У этих разных королей (а также у двух регентш — Анны де Боже и Екатерины Медичи) постоянно проявляется некая политика открытости; исключение тем не менее составляют Людовик XI, Франциск I в конце своего правления и Генрих II. В противовес этому отмечается также с подъемами и спадами неуклонное возрастание потребностей в создании и росте государства, которое должно управлять юстицией, финансами, всем, что связано с войнами. Генрих IV нашел эти требования в «свадебной корзине с французской короной». Он приступает к их решительному и быстрому осуществлению, опираясь на новую идеологию суверенной верховной власти (Боден, Луазо…). После перемен в период второго регентства Медичи[146] ставший совершеннолетним Людовик XIII и особенно кардинал Ришелье придадут этому развитию резкий импульс, одновременно фискальный, католический, галликанский, административный, военный. Этот импульс приведет к усилению государства и его окончательному переходу к высшей мощи (полному абсолютизму).
146