Подыскивая себе в инетике пальтишко, натолкнулась на фирму, торгующую пальто из альпаки за совершенно безумные деньги: они стоили раз в десять дороже таких же из других тканей. Скорее бескорыстное графоманское любопытство погнало меня посмотреть на них вживую, чем что-либо ещё. Тут я уподобилась Антону Павловичу Чехову, которому, как писателю, тоже много до чего было дело: увидел он в газете крымской объявление о продаже обычного домика за огромные деньги, и стало ему интересно, что там за персонаж такой, объявление-то это дал. И, рассказав всем домашним, что нашёл дивного дурака, с которым идёт знакомиться, ушёл. Вернулся с покупочкой. Домик был обычный, но в окно заглядывало море. Отдал, сколько просили, и радовался. Домик, кстати, сейчас музей его.
И я — посмотрела на пальтишко и купила. Ни разу не пожалела: в нём всегда было хорошо. Вот и эльфийская одежда — тонкая, на вид холодная, но тепло в ней. Подмерзают только нос и руки. Домылась, выползла, и мы пошли завтракать на дорожку.
Чем-то этот завтрак напоминал сборы на рыбалку — когда встаёшь в четыре утра и мрачно наминаешься про запас каким-нибудь там толстым ломтём хлеба с маслом и ветчиной, запивая очень горячим, очень крепким и очень сладким чаем.
Собрались, как я поняла, в покоях у Гимли: кроме меня, обоих эльфов и Гимли было несколько гномов и гномок. Гимли усердно потчевал всех. Для меня лично соорудил совершенно гаргантюанский бутерброд: взял ломоть хлеба в два пальца толщиной, щедрейше наляпал сверху масла, положил кусок сыра в палец. Сверху на всё это легла глыба ветчины толщиной пальца в три. Было забавно, хотя есть приходилось через силу. Да, вряд ли я ещё когда-нибудь попробую ветчину. Милое существо гном: уж если считает, что ты ему друг, то и бутерброд такой состряпает, что в рот не лезет, и всё для тебя, от чистого сердца)
Леголас, как всегда, довольствовался скорее кошачьей едой и в кошачьем количестве, польстившись только на мисочку сливок. Это несколько уедало гнома, и он громогласно пытался объяснить, что если есть так мало, то долго эльф не протянет: горячие женщины уморят его героической ездой. И при этом подмигивал мне. У меня бутербродик встал поперёк горла, но надеялась я, что просто недостаточно хорошо понимаю язык, и пошлые намёки мне только кажутся, а на самом деле это совершенно невинные идиоматические выражения. Судя по безэмоциональному лицу Ганконера, задумчиво поглощающего мёд, так и было. Но гномы хохотали. Возможно, я всё-таки правильно поняла. Однако сказать, что не женщина, а лошадь до синяков под глазами заездила принца, было бы ещё хуже. Молчала. Леголас, удивительно светло и одновременно ехидно улыбаясь, отшучивался, что-де, горячим женщинам толстяки не нравятся, что вызвало волну возмущённой рекламы плотного гнумского телосложения и советы как можно скорее из разряда дрыщей перейти в разряд солидных достойных мужчин, которые — вах! — как раз женщинам и нравятся более всего) На прощание Гимли подарил мне серебристое колечко с какими-то рунами, наговорив всего приятного. Не ожидала лично к себе внимания: думала, честно говоря, что он смотрит на меня, как на овощ, и любезен только потому, что я сопровождаю принца. Сейчас видела, что нет, нравлюсь я сама, просто так. Была тронута до глубины души и поблагодарила.
Потом я выяснила, что, оказывается, из пещер, где держали скотину, вглубь горы идёт туннель, размером с хороший такой, бескомпромиссный в плане размеров хайвей. И мы на лошадях и в сопровождении гномов на козлах часа четыре по нему рысью двигались. Я радовалась лёгкому ходу Репки, и с восторгом пялилась по сторонам, проезжая по сталактитовым пещерам, мимо водопадов, по ажурным мостам над безднами, видным в сиянии потолочной плесени, и иногда свете факелов — плесень, видно, не везде жила.
Зов рога раздавался ещё несколько раз, всё ближе, и, по моим ощущениям, часов в девять утра, как раз к восходу зимнего солнца, мы выехали из горы на поверхность. Солнце, может, и взошло, но видно его не было — снежная муть заслоняла небо, позёмкой крутилась на открывшемся заснеженном поле. И в этой снежной хмари я впервые увидела других эльфов. Их было несколько десятков. Те юноши, которых в качестве эльфов показал Джексон, и близко их не напоминали. Там было видно, что люди. Одежда и замазанные гримом прыщи не делали их эльфами. Совсем. Разница огромна, и дело не в одежде и не в смазливости, а в том, что они по-другому стоят, двигаются, дышат. И гремучая смесь из внутренней силы, высокомерия и достоинства — это почти можно потрогать. Мда, каков же должен быть король, правящий такими существами…
Ближе всех к выходу из пещер стояли два высоких эльфа. Снежные вихри раздували белые волосы и полы длинных белых одежд; подъехав поближе, я увидела, что нижняя часть их лиц скрыта белыми полумасками, и что у них свирепые глаза ледяных драконов. На какой-то момент решила, что все в дивном народе похожи между собой, и я буду с трудом различать их, как азиатов, например — и тут же поняла, что нет. Это близнецы. Восхищённо уставилась на сказочных существ, проезжая между ними, увидев в голубых глазах опасный восторг и напряжённое внимание, как будто они хотели запомнить момент как следует.
Выехав из пещеры, не обрадовалась вьюге и мысли, как же я буду ехать в ней, да ещё впроголодь на сухарях этих клятых. А они? Сколько тут стоят⁈ Но зрелище завораживало: два ряда эльфов, замерших друг напротив друга, и только метель развевает их одинаковые светлые одежды. Белое на белом. И стоящий в конце, лицом к нам, эльф с желтоватыми длинными волосами, бесцветной кожей и такими же бесцветными глазами. Он был молод, как и все они, на вид, но производил впечатление древнего и не слишком-то приятного существа. Ганконер по сравнению с ним казался ручным. Впрочем, Ганконера я знала дольше и немного привыкла.
Мы остановились, и бесцветный эльф прокричал что-то на незнакомом языке сквозь вой вьюги — глубоким, звучным, хорошо поставленным голосом. Ему тут же торжественно поднесли… гм… рога. Это оказалось головным убором, ужасавшим своей иномирностью: с сухого древнего рогатого черепа свисали нити костяных бус, которые сложно было рассмотреть — при попытке вглядеться голова начинала кружиться, мошки мелькать перед глазами, и самочувствие ухудшалось. Ганконер сзади шепнул: «Не смотри», и я вняла совету, не всматриваясь и ловя только общий силуэт шамана с лицом, полностью закрытым нитями бус. Тот воздел руки и прокричал что-то длинное, в чём я поняла только своё имя, после упоминания которого шаман стукнул посохом, и из него в небо ударил тонкий золотистый луч, тут же раскатившийся из точки в вышине, в которую ударил, волною во все стороны — с быстротой взрыва. Раздался глухой хлопок; мир сотрясся, и сильная вьюга превратилась в благолепный, сказочно красивый снег, с рождественской безмятежностью падающий с небес, обретших сияющую голубизну.
Пока я пыталась захлопнуть рот и сфокусировать глаза, диспозиция поменялась. Слегка придя в себя, увидела, что спешившийся Леголас в сторонке беседовал с каким-то эльфом, и тот передал ему свиток весьма пафосного вида. Принц развернул его, прочитал. Сверкнув глазами, резко что-то сказал. Развернулся, наступив на выпавший из руки свиток, и размашистым шагом пошёл к лошади. Ему вслед крикнули и указали на Ганконера. Едва обернувшись, принц бросил одно слово и продолжил свой путь. Вскочил в седло, кинул на меня непонятный, полный горечи, злой взгляд — и ускакал, даже не оглянувшись.
Фокусировать глаза и подбирать челюсть пришлось по второму разу. Смысл произошедшего был непонятен мне, но одно я поняла — вряд ли я когда-нибудь увижу Леголаса. Вот хорошо, что поостереглась и не влюбилась в эту крысу расписную, принца заморского, а то что бы я сейчас чувствовала?