'Как и дочка-то с маткою спорилася,
Маткина пи…да широка, а у дочки шире ея:
Скрозь маткиной пи…ды да и барочки прошли,
Скрозь дочкиной пи…ды корабли прошли,
Корабли прошли и со парусами.
Мужик пашенку пахал и туды, в пи…ду, попал,
И с сохой, и с бороной, и с кобылкой вороной'.
(песни, собранные П. В. Еиреевским, 1860–1874)
Народ зря не скажет) Так что зря бревна боялась, пускай оно меня боится.
— Богиня, кончай пошлятину думать, у меня встанет сейчас, — недовольное шипение.
И шо? Разве не будет это очередным подтверждением того, с чем его сейчас поздравляют?
— Неприлично.
Что естественно, то не безобразно.
— Заканчивай глумиться, Блодьювидд… в более древних обрядах приветствовался также и публичный вариант того, чем мы с тобой занимались наедине. Не хочешь воскресить обычай? Чудесная древняя традиция, — промурлыкал владыка, — я весь твой. Ну?
А, нет, нет. Спасибо, заканчиваю.
И остаток дня тянулся медленно, а неумолимые поздравлятели всё не кончались. Не знаю, как дожила до ужина.
Весь день думалось, что я хочу вернуться в постель, и что хочется укусить Трандуила за ухо. Но раньше владыки с ужина уходить не хотелось и спать одной тоже. Должна же я иметь какие-то дивиденды со своего положения?
— Я не выдержу, если лягу с тобой, а тебе пока нельзя.
— Не надо терпеть, я всё могу, и мне не хочется спать одной. Богине нельзя отказывать, — прошептала с безмятежностью в острое ухо и удивилась, как подействовало.
Кровь бросилась в лицо Трандуилу. Он резко свернул разговор, встал и сделал приглашающий жест, предлагая следовать за ним. Смущали, конечно, понимающие взгляды, которыми нас провожали сотрапезники; я бы на рысь перешла, чтобы в спину скорее смотреть перестали, но король, конечно, шёл с достоинством.
Почти затащила его к себе и начала лихорадочно расстёгивать одежду, не прислушиваясь к увещеваниям, произносимым всё более срывающимся голосом. Казалось забавным и возбуждающим, что он так панически просит остановиться и при этом так явно тает. Разительное отличие от того, что было позавчера.
— Emma vhenan, мне мучительно терпеть, зная, что я не могу взять. Что ты делаешь? Хватит.
— О, мне много не надо, только пообниматься и заснуть вместе.
— Мне надо, — владыка вздохнул и сдался. Сам расстегнул не слишком поддающиеся моим усилиям хитрые эльфийские застёжки и лёг:
— Мне не очень уютно на человеческой кровати.
Ну да, как мне на травке без одеяла. Зато на человеческой кровати, да под одеялом очень уютно, когда тебя обнимают и обвивают длинные ноги и руки. Тепло, и не только физически, и безмятежно. Я затихла, вдыхая его запах и ощущая тело. Позавчера как-то уж очень много впечатлений было, не устоялись они, а сейчас поспокойнее. Игнорируя то, что упиралось в меня весьма недвусмысленно (ну, раз нельзя, так и нельзя, я ж не настаиваю!), играла волосами, гладила ушки. Трандуил просто терпел. Всё-таки какие плечи широченные! Рост и одежда скрадывают атлетичность и придают изящества, но разница в размерах у нас велика, и ничем мы не похожи.
Навозившись, довольная, отвернулась и, прижавшись к нему задом, приготовилась заснуть.
— Блодьювидд, тебе ничто не мешает? — вкрадчиво спросил король.
— Нет, ваше величество, всё хорошо.
— Я понимаю, конечно, что недоласкал тебя, сразу набросившись наперевес известно с чем, но ты жестока, — выдохнул он, и я как-то вдруг оказалась стоящей на четвереньках.
ЭТО упиралось сзади и довольно сильно. Подёргалась, но безуспешно, и, немного нервничая, ждала. Трандуил, окаменев, тяжело дыша, нежно тёрся о лепестки. И да, розе он нравится, она скользкая. Когда он упёрся посильнее, я, сама себе удивляясь, кончила. Довсхлипывав, попыталась вывернуться и лечь, но была удержана в той же позе. Занервничав сильнее, просительно сказала:
— Не могу. Пожалуйста, не надо.
— Irima, желанная, а как же «…пусть бревно меня боится»? Где твоя храбрость? — и он немного вдвинулся, по ощущению, до предела растянув меня, — твоя роза хочет, я нравлюсь ей. Ты же кончила, я почувствовал, как ты обожгла меня, не зажимайся так сильно, позволь…
Пьянея от насмешливого бархатистого голоса и одновременно пугаясь всё больше, и понимая, что нет, не могу, пискнула:
— Это от ужаса. Ей нравится, но она не может принять.
— В смысле, она кончила от ужаса, что я вхожу? Чтобы я решил, что уже всё, и прекратил?))
— Да.
— Какая прелестная наивность. Возможно, стоило всё-таки сделать так, чтобы кончил я?)
— Я могу, только по-другому, не так, — я попыталась вывернуться и показать как, но это мягко пресеклось.
— Я хочу так. Мне хочется входить в тебя, — его уже ощутимо трясло, он говорил с трудом, сквозь тяжёлое дыхание, сдерживая стоны, — я люблю просто брать женщину, чувствовать её трепет изнутри, разжимать тугой бутон, заставляя принять себя. Всего остального мне мало.
И ещё немного надавил:
— Сладкая, а как же «с сохой и с бороной, и с кобылкой вороной»? Ты была так самонадеянна этим утром, а?) Совершенно забыв, что перед тем, как я взял, что хотел, ты приняла горячую ванну и выпила расслабляющее, и я ещё полночи дышал сквозь зубы, лаская тебя и готовя к этому? Что ж ты сейчас не так самоуверенна? Maia, какая мука — желать и быть желанным, и не мочь войти просто так! Нельзя, нельзя… — и перестал удерживать.
Облегчённо вывернулась и прилегла рядом. Трандуил скованно обнял, прижимая к напряжённому телу, шепча в ушко:
— Я так мечтаю, чтобы прошла эта неделя, nandelle… Я заставлю тебя сесть на мой кол, и тебе это понравится. Я научу тебя всякому… ты же невинна почти.
Ну, я думаю, по сравнению с ним — да, невинна.
— Но ты имеешь право требовать от меня тепла и близости, и ласки. Я дам тебе всё, что захочешь, и вытерплю эту пытку.
Я не знаю, как он терпел, лаская меня и шепча что-то на квенья, пока я не уснула, но мне было очень хорошо. И не одиноко.
Проснулась одна. Понятно, на человеческой кровати владыке спится так себе. Увидев его в трапезной, засияла навстречу и огорчилась его виду: осунувшееся лицо, тени под глазами.
— Мне лестно, что, засыпая, ты думала, что я гораздо лучше кота, — ехидно шепнул владыка, когда я села рядом. Ох, совершенно не помню, что думала в это время… интересно, он способен видеть мои сны?
— Да.
Чудовище.
На уроке постоянно ловила себя на том, что думаю не о языке, а о всяком неудобосказуемом. Дошла до такой степени рассеянности, что спросила, что значит запомнившееся выражение, вчера сказанное Трандуилом на квенья, и лишь потом спохватилась, что это может быть что-то неприличное, а учительница моя, госпожа Ардет, чопорна.
— «Ты прилетела восхитительной стрелой в моё сердце» — идиоматическое выражение. Владыка признался вам в любви, — сухо улыбнулась эльфийка и продолжила.
Ага. Понятно. Лучше не спрашивать перевод того, что слышу ночью. И попросила наконец словари: фразеологический и обсценной лексики. И провела полдня в библиотеке, наслаждаясь их перелистыванием.
«Да будут орки тебе братьями», «Козёл, не имеющий рогов», «Гномская твоя душонка», «От тебя пахнет, как от человека!» — ми-ми-ми. Лапушки какие расистские)
Развлечение прервала Мортфлейс, позвавшая посмотреть на ледоход — река Быстротечная вскрылась, и мы с ажурного мостика смотрели, как шуршащие льдины плывут в сторону озера. Мортфлейс рассказывала, что скоро начнётся торговля, товары увозят-привозят по реке, и можно будет прокатиться на лодке, посмотреть на озеро и человеческий город, если захочу, пусть только окончательно потеплеет.
Вечером, когда владыка выбрался отдохнуть от забот с кувшинчиком дорвинионского (удивительное вино, к любой погоде подходит!)), воздух был тёплым, весенним совершенно), молча подошла и хотела сесть рядом, но он потянулся и усадил к себе на колени. Зарылся лицом в волосы, вдохнул. Вот интересно, я ему человеком не пахну?