43. Тонкие порнографические нюансы
И он в порыве юной страсти
Летит на деву свысока
Кричит и рвёт её на части
И мнёт за нежные бока.
Б. Г.
И всё-таки спать на травке мне не очень нравится: всё время подсознательно ждёшь, что побежит по тебе муравей какой… или в коровью лепёшку, потянувшись, вмажешься. Человеку на простынях лучше спится, и с одеялком уютнее.
Но чувствовать Его близость во сне и проснуться рядом — у этого нет цены. Удивило слегка, что принц, проснувшийся, кажется, одновременно со мной, порывался утешать, сбивчиво шепча извинения и благодаря за то, что я пожертвовала для него своей чистотой. Подавившись, нервно хихикнула и холодно сообщила, что моя чистота всегда при мне, и чем же он меня так осквернил, что я должна быть нечиста? Тут же получила в ответ заверения, что да, я воплощение чистоты, красоты и соблазна одновременно, и это-то и сводит с ума. Задумалась о сложном отношении бессмертных к минету. Кажется, они не так попросту видят это, как я. Предпочла замять разговор — не хочется светлого принца ничем шокировать. К тому же мне он показался бледноватым и потрясённым, и немного вялым. Забеспокоилась о его здоровье. На эти беспокойства он отмахнулся, сказав, что да, слегка не по себе, но лес всё вылечит.
— Блодьювидд, поедем со мной. Я покажу тебе плёс с водяными лилиями. Там красиво.
Покивала, засматриваясь, как он одевается, автоматом раскладывая и развешивая на себе кучу всякого барахла. Это имущество убивца на столе лежало горой, а на нём вроде как и не заметно — нигде ничего не торчит и не топорщится. Вот он оделся, попрыгал — не звякает. Интересно, да.
Зашли ко мне, и, пока я задумчиво глядела на гардероб, мучительно выбирая, что бы надеть, Леголас уже вытащил откуда-то аккуратно сложенные шмотки, которые под меня ещё давно подгоняли. Я иногда думала, куда они делись, и обрадовалась им. Удобнее в лесу в мужской одежде.
Переодевшись и подойдя к дверям, услышала голос Трандуила, холодно, с досадой выговаривавшего принцу:
— Аранен, вы на ногах еле стоите! Каково же должно быть ей! Я ведь просил не усердствовать!
Толкнула дверь:
— Усердствовала я, — и смущённо опустила глаза.
Трандуил помолчал, рассматривая. И, очевидно, роясь в голове. Указал сыну на кровать:
— Приляг, аранен.
Кажется, на «вы» с ним он переходит, только если выказывает недовольство, ага.
Подошёл, вдумчиво провёл руками над принцем. Слегка нахмурился, между бровями пролегла складочка. Встряхнул засиявшими золотым светом кистями и осторожно приложил к животу Леголаса (я смутно припомнила, что это место считается средоточием жизненной силы). При этом не переставая ворчал, что надо быть сдержанней, что он беспокоился, мы ведь даже поесть не пришли, а уж чтобы Блодьювидд ужин пропустила — когда ж такое бывало!
Я молчала, запереживав, хоть и напомнило мне это ворчание анекдотик:
'Молодожёны приехали погостить к бабке в деревню, но как-то увлеклись друг другом и пару дней из комнаты не вылезали. Обеспокоившись, она увещевала:
— Да вы хоть поесть выйдите!
На что молодожёны отвечали:
— Ах, бабушка, мы сыты плодами любви!
В ответ услышали ехидное:
— Ну вы тогда хоть кожуру от плодов этих за окно не выбрасывайте, а то гуси давятся!'
И здесь та же скрытая насмешка, беспокойство… и что-то ещё, не очень хорошее.
Закончив, владыка отошёл от постели. Леголас, поднимаясь, тихо поблагодарил:
— Спасибо, ада.
Трандуил посмотрел на меня:
— Valie, твоя мазь на столике.
С благодарностью кивнула и взяла коробочку.
— Вы в лес собрались?
— Да.
Король мягко посоветовал сыну:
— Езжай один, оставь женщину. Тебе нужен отдых.
Принцу совет не понравился, судя по тому, как он обнял меня за талию и прижал к себе:
— Нет. Сегодня моя, — и увлёк к выходу.
Трандуил только вздохнул вслед.
Раздумчиво встала перед пустым стойлом Репки.
— Богиня, твоя лошадка в табуне. Ты редко на ней ездишь, так что, если она нужна тебе — предупреждай заранее, чтобы пригнали, — Леголас, положив руку на плечо, потянул дальше, к другим стойлам.
Заседлал выбранного коня. Нагнувшись, легко подхватил меня, усадив перед собой, и выехал из конюшни.
Неподкованные копыта мягко ступали по лесной подстилке. В наступившей летней ночи я не видела почти ничего: листва скрывала даже свет звёзд, только иногда светлячки разбавляли эту тёплую тьму. Слушала, как дышит и позвякивает удилами лошадь, как шумит листва, но не могла услышать дыхания Леголаса, хоть оно и согревало мне шею, и пушок на ней вставал дыбом от якобы случайных, смазанных прикосновений его губ. Тихо дышат бессмертные… вообще тихий народ.
Хоть что-то я увидела, когда из леса мы выехали к речному затону: звёзды и луна отражались в воде, блестящей, как чёрное стекло, да смутно белели цветущие ненюфары.
Очарованно спросила:
— Здесь можно купаться? Сейчас? Или дно полно коряг, а вода пиявок, и лучше любоваться на расстоянии?
— Как истинная богиня, ты любишь купание и… другие удовольствия, — голос принца насмешлив и мечтателен, — здесь пологий берег, твёрдый мелкий песочек и никаких коряг. Вода тепла, как парное молоко, и шелковиста, как твоя кожа… Искупайся, Блодьювидд.
И буднично добавил:
— А комарьё и пиявок я магией разогнал. Совсем простое заклинание.
Соскочил с лошади и меня снял.
— Раздевайся, я заберу одежду, чтобы не отсырела на песке.
Разделась, странно чувствуя себя под его взглядом — смотрит, как будто не видел голой до этого.
— Блодьювидд, твоё тело белеет в темноте, как эти лилии… ты прекрасна, прекрасна, прекрасна, — и, бросив повод, начал лихорадочно целовать в шею и плечи.
Упираясь руками ему в грудь, всхлипывала и просила прекратить — занятия известно чем сейчас не слишком полезны для нас обоих. Леголас отпустил так же внезапно, как и набросился:
— Переживаешь, как бы не довести меня любовью до смерти?
— Да. А потом меня убьёт твой отец.
Фыркнул и сказал с улыбкой в голосе:
— Купайся. Я пока костёр разведу.
Вода действительно была тепла и шелковиста, и так хороша, что я не смогла купаться тихо-прилично и булькалась с восторженным хохотом; лягушки, задушевно, с эдакой интимностью поквакивавшие на берегу, озадаченно притихли — распугала я их.
Доплыв до середины плёса, легла на спину и смотрела на звёзды, не находя ни одного знакомого созвездия. Это как-то поубавило веселья, и я тихонько погребла к берегу — на скале, возвышающейся над водой, уже разгорался костёр.
Принц оказался хозяюшкой хоть куда — над костром уже котелок побулькивал с травником, а сам он сидел на одеяле, расстеленном поверх подложенного лапника. Пообсохла немного, стоя у огня, оделась и чуть не прослезилась, когда мне протянули лембас — кушать хотелось, так что и сухарику возрадовалась, и благодарно вгрызлась в него. Сама-то я хозяйка не очень, хоть и не совсем порося, но помню, как смеялась, когда одна дама в дружеской беседе сказала: «Ну, девочки, мы же все хозяюшки» — запамятовала, о чём она дальше говорила, так умилилась её вере в человечество. Муж бывший как-то наблюдал, как я пылесосом по полу вожу, и от чистого сердца указал на уголок, в котором грязь осталась. Я пренебрегла, буркнув: «Зато в середине чисто!» — и тогда всё поняла за свою хозяйственность. Она зело умеренная.
Мы молча сидели рядом. Было слышно потрескивание пламени и иногда бульканье — наверное, рыба играла. Лягушки отошли от стресса и снова распелись. Леголас протянул руку и зарылся в мои волосы:
— О, уже сухие. Ляжем?