внимательно наблюдавшего за ними премьер-министра Минкена.
- Это надолго, - сказал он министру обороны тоном человека, знающего, что в кабинете
ждет его непаханый край работы, но смирившегося с вынужденной проволочкой.
Министр обороны согласно кивнул, наблюдая из министерской ложей за стремительно
заполняющейся чашей Большого Совета.
Прозвучал звонок, привлекая внимание к трибуне.
Почтенные владетельные лорды создавали ворчливый гул, тем самым живо напоминая
министру Минкену гул нерадивых студиозов в студенческих аудиториях.
Спикер еще раз прокашлялся и наклонился к микрофону. Сам он был похож на бульдога,
говорил медленно, с остановками, иногда словно забывая, что он хотел сказать. Впрочем, выбрали его на занимаемую должность не за красноречие и педагогические таланты
(потому что только блестящий педагог, по мнению первого министра, мог бы справляться
с ныне неуправляемой толпой самодовольных лордов), а по причине глупости. После
переворота и последующих событий дворянство не стремилось занимать видные
должности, так как останки предшественников просто вопияли о том, что дело это
опасное и, прямо сказать, расстрельное. Вот он, Ярослав Минкен, вполне осознанно
согласился на пост председателя кабинета министров, понимая, что второго шанса не
будет, а кто не рискует, тот до конца жизни останется дворянином третьего сорта и
исполнительным чиновником, чьи светлые идеи и плоды круглосуточной работы с
удовольствием выдавали за свои начальники разных мастей. А спикер Слевин – просто
потому, что по глупости своей не понимал опасности.
- Господа и дамы, в связи с чрезвычайным происшествием на юге страны, о котором в той
или иной степени вы все осведомлены, ээээммм, да-да, осведомлены, кхе, кхе,… ээээ…
сейчас на трибуну поднимется достопочтенный ректор Университета Магии и Магических
наук, профессор, эээммм, Свидерский.
В зале внезапно стало тихо-тихо, так, что было слышно, как бурчит в животе у кого-то в
третьем ряду.
Лорда Свидерского ввели под руки двое его учеников. За последний месяц профессор
Свидерский очень изменился. Он выглядел очень старым, гораздо старше, чем любой в
этом зале. Старик с прямой, как спица, спиной, с чисто выбритым лицом, изборождённым
глубокими морщинами. Его подвели к трибуне, он оперся об нее и кивком отпустил
учеников. Глаза его, глаза молодого человека на лице старика, внимательно обвели зал, отмечая знакомых. Многие отводили взгляд. Алекс Свидерский в последний месяц не
показывался на публике. Часть присутствующих помнила его еще крепким, активным
мужчиной, выглядевшим максимум на 35 лет. И сейчас все были в шоке и пытались
понять причины такого быстрого изменения.
- Приветствую уважаемое собрание, - голос у старика остался мощным, его было слышно
во всех уголках Чаши Совета без усиления. – Прежде чем я начну говорить, вы обязаны
подписать заговоренные копии соглашения о неразглашении информации, которые сейчас
появятся перед вами.
Стоящий за ним ученик махнул рукой, и на столики перед парламентариями и министрами
опустился «вампирий набор», как ехидно называл его Минкен – лист с соглашением,
упаковка со стерильной иголкой и кровеостанавливающий пластырь. В зале недовольно
заворчали.
- Информация настолько серьезна, что мы не можем допустить ее разглашения, - пояснил
Свидерский.
- Но мы можем поклясться, дворянское слово! – выкрикнул хвастун и забияка Ампилогов с
последнего ряда. Минкен поморщился, а сидевший с мягкой улыбкой Тандаджи сделал
себе мысленную пометку занести дурачка в список под наблюдение. Сидевшие вокруг
крикуна провинциальные дворянчики одобрительно загудели, старожилы же смотрели
искоса и качали головами. – Зачем это позорное кровопускание?
- Юноша, - произнес профессор наставительно и с некоей снисходительностью,
показывающей, что он вынужден тратить драгоценное время на идиота, - дворянское
слово не убережет вас от воздействия алкоголя, наркотиков или красивой бабы-шпионки (в
зале тихонько захихикали), и тем более не убережет от хорошего менталиста или
духовника. А соглашение, закрепленное вашей кровью и зачарованное на исполнение,
заставит вас молчать даже при магическом воздействии.
Ампилогов покраснел от осознания собственной дурости, дернул иголку из упаковки,
быстро проколол себе палец и показательно приложил его поверх надписи «расписываться
кровью здесь». В зале тут и там раздавались ойканье и шипение, когда почтенные лорды