На тушу первого горного барана наткнулся через несколько десятков метров, но полз до нее, останавливаясь и почти умирая от слабости и боли, полночи.
Сожрал за один укус и даже не почувствовал.
Следующий раз очнулся днем, солнце грело истерзанную шкуру, питало ауру, но он был так слаб, что лежал, не шевелясь и согреваясь, до вечера. А потом снова пополз на запах крови.
Ему повезло — в мешанине камней и тающего снега он нашел переломанное стадо. Лавина была такой силы, что даже легендарная живучесть горных баранов не спасла их. А он… он был покрепче этих животных.
Живая кровь подошла бы лучше, но выбирать не приходилось, и он грыз одну тушу за другой, чувствуя, как отступает боль, как сила возвращается в мышцы и срастаются изломанные кости. Так, на этом кровавом могильнике, он как падальщик, пропасся четыре дня. И только почувствовав, что восстановился, решился на полет.
Ему нужно было увидеть землю сверху, чтобы понять, что он не мертв, и что падение горы и последующие дни не привиделись ему в предсмертной агонии.
Но он был жив. В отличие от многих сородичей, оставшихся в горе. Он слушал, искал выживших, звал и у огромного, перегородившего долину с рекой осколка, и у будто срезанного ножом основания горы, и, наконец, наткнулся на останки трех дракониц. Они были мертвы еще до крушения горы, это точно.
После они с Нории прилетали к горе, и Владыка звал Зовом, но никто не откликнулся. Скорее всего, все были уже мертвы. А даже если нет — какая сила в мире способна перемолоть гигантский камень, не затронув находящихся в нем драконов, и выпустить их?
Но он надеялся. Что там, в горе, еще остались живые, что есть возможность спасти их.
Четери понимал ненависть слетавшихся во дворец выживших сородичей. Каждый из них пережил свой личный многовековой кошмар, и видел в красной деве Рудлог воплощение зла. Только воля Владыки удерживала их от расправы. А девчонка ходила с прямыми плечами, будто бросая вызов. И не признавая вины. Современный мир утратил понятие кровного долга, да и сколько поколений назад это случилось? Мог ли он осуждать ее за это?
Сам он не мог ненавидеть. Ненависть свою он пережил несколько веков назад, да и видел он, в отличие от других драконов, современный Рудлог — совсем другой мир, где никто не помнил о совершенном преступлении.
Пока драконий народ агонизировал под толщей горной породы, люди продолжали жить, рождаться, умирать, воевать и мириться, смеяться и пахать землю, дышать свежим воздухом и радоваться солнцу.
И он, выбравшись, тоже начал отчаянно вспоминать, каково это — жить. Парил под солнцем, летал к морю, гонялся за дельфинами; облетая Города, проводил оглушающие биением страсти ночи с так же тянущимися к живому теплу драконицами, пил сладкое вино, валялся в горячем песке, жмурясь от счастья, шутил, соблазнял служанок во дворце Нории.
Единственное, чего у него не было — это достойного противника. Мастер клинков скучал по настоящему бою, а из выживших разве что Нории позволял размяться хотя бы в десятую часть силы. Все его воины остались под камнем. Хотя… за всю его жизнь было только двое, с кем он мог сражаться так, что пела душа. Один был его учителем, драконом, он умер от старости, и Четери похоронил его со всеми почестями, как второго отца.
Второй был его учеником, человеком, и Мастер Клинков убил его в бою.
Перед полетом в Рудлог, устав маяться от тянущей тоски в груди, от которой не спасали ни женщины, ни свобода, он пришел в храм Синей Богини за благословением и помощью.
Туда обычно приходили девушки из народа Песков, вошедшие в пору зрелости и дарящие любовь заходящим за благословением мужчинам.
Но в тот день не было ни одной послушницы, и все-таки ему разрешили поспать на женской половине Храма. Пришедший не мог уйти, не получив утешения.
В ту ночь он то ли спал, то ли грезил наяву. И казалось ему, что лежит он на коленях маленькой женщины с голубоватой кожей, которая ласково гладит ему волосы и поет песню, звучащую как переливы текущей воды. И говорит, что он хороший, сильный мальчик, и что все будет хорошо. И что он найдет то, что заполнит выдранную безумием и отчаянием пустоту в его душе.
А в Рудлоге он встретил Светлану.
Четери заснул под мягкий плеск воды близкого озера, и ночь была тиха и тепла, но сон, вызванный воспоминаниями, снова вернул его в удушающее бессилие каменной тюрьмы, и вдруг показалось, что все, что было — освобождение, возвращение в Пески — просто бред, и он все еще там, и нет никакой надежды.
Он стонал, не в силах вырваться из кошмара, и покрывался липким потом, судорожно дергал руками на колючем матрасе, и проигрывал, проигрывал собственному страху. И засевшее где-то неглубоко безумие уже расправляло когтистые крылья, вцепляясь в душу, нашептывая, что он остался один, остался последним и должен отплатить, упиться кровью людей Рудлога — за то, что позволили, людей Песков — за то, что не отомстили. Никто не должен жить больше в мире, где истребили его племя.