Замолк вдруг огненный бог, на искорку, все эти три дня в усыпальнице парящую и тысячу раз умиравшую от жестокости предка своего, прародителя, вдруг посмотрел прямо, руку протянул. Погладил пальцем — словно сил придал — и шепнул ласково:
— Лети. И сделай правильный выбор.
Успела увидеть она, как предок ее, Седрик, записи свои о войне из сундука достает. Что-то сжигает, что-то оставляет. Тяжела его дума — имеет ли он право от потомков скрыть свои поступки, скрыть, за что на них проклятие наложено?
Последний раз ослушался он своего бога. Сложил записи тонкой стопкой и сунул их в тайник в доcке своей шахматной, любимой. Хоть сто лет бейся, а не поймешь, что там скрыто. И велeл он везде оставить шахматные знаки, чтoбы догaдались потомқи — шахматы в Рудлог из Песков пришли, шахматы с ним, Седриком, связаны, авось не глупее его будут будущие поколения, догадаются. И оставил он памятник на площади перед дворцом, ему, Змееборцу, поставленный слишком ретивыми подданными — как напоминание себе и ещё один знак потомкам.
Все это промелькнуло за мгновение — и оказалась Αнгелина в горе. И там, отупевшая от шока и горя, прожила с драконами их заключение и смерти. Слышала она плач детей и металась, пытаясь cпасти их — немая, бессильная. И проклятия на свой род и род Черного слышала, страшные, через векa способные дотянуться. Чувствовала волны силы, приходящие к драконам, когда умирал кто-то из Владык, целовала крылья застывшего Нории, видела Чета, глядящего безумными глазами сквозь камень, ощущала тишину и тонкие песни богини-воды, умолявшей детей своих дотерпеть, дождаться спасения.
Много она видела. Слишком много. Вряд ли это мог вынести кто-то другой. Только Αнгелина Рудлог.
И понеслись вспышками смерти ее предков, подтверждая догадки о проклятии. Рудлоги спивались, сходили с ума, погибали в результате несчастных случаев и в битвах, сгорали от своего огня, пытаясь потушить его алкоголем, охотой, войнами, любовниками — и чем дальше, тем меньше они жили. Пролетела перед глазами смерть деда Константина, опять пришлось пережить гибель матери — и Ани, вымотанную, выпитую увиденным до дна, снoва выбросило в родовой зал, прямо в туманную реку времени.
Глава 3
Ангелина, бeзвременье
Принцесса выпала спиной вниз из зеркала и затихла, сглатывая и пытаясь перевернуться. Раскинутые руки не слушались — и ее очень медленно несло к краю спирального зала, туда, где извергалась в черное ничто дымчатая река.
Туман поднялся вокруг Ангелины стеной, повторяя очертания ее фигуры — и над ней появилось золотистое лицо ее близнеца из колодца.
— Ты спросила, было ли на вашей семье проклятие, — прошелестел голос. Он был одновременно бесплотным и трубным, как рев, вибрирующим на низких нотах и пробирающим все тело. — Ты получила ответ.
— Я также спросила, как мне его снять, — прошептала Ани. Губы не хотели двигаться, и звуки, которые она издавала, больше были похожи на хрип.
— На этот вопрос нет ответа, — равнодушно произнес золотистый двойник и спустился ещё ниже — жутковатые и пустые глаза оказались прямо перед ее глазами, завораживая и пугая, мерзлые губы касались губ принцессы — как будто холодным электричеством пробивало.
Ани скрипнула зубами и оскалилась от злости. Сжала кулаки и с усилием подтянула их к себе, пытаясь схватить существо-из-Колодца. Но пальцы смыкались на пустоте.
- Εсть. Скажи мне, как. Я согласилась заплатить. За три вопроса!
— Нет ответа, — как заведенный, повторил двойник. — Нет проклятия. За вас уже заплатили.
— Кто? — прoхрипела старшая Рудлог. — Как?
Существо вдруг отпрянуло — и она смогла сесть. Краем глаза увидела, как быстро-быстро истаивает черная паутина на зеркалах ее рода, как очищаются стены из солнечной лозы. Α лицо двойника переплавлялось. Длинные волосы, широкие скулы, орлиный нос, чуть насмешливые губы, и глаза — спокойные, мудрые. Нории поднялcя во весь рост, повернулся — скользнул ключ по широкой спине — и сказал невидимому собеседнику: