Видара был угрюмый человек лет пятидесяти. Видно было, что располнел он с возрастом, а в молодости, очевидно, представлял собой опасного воина, умело обращавшегося с оружием. Он и сейчас, впрочем, вполне мог постоять за себя и не расставался с двумя короткими мечами. Солдаты поговаривали, что иногда Видара и Аэлле устраивают сражения на секирах — отчасти чтобы размять кости, отчасти для того, чтобы произвести должное впечатление на новых наемников. Впрочем, Конан мог оценить опытного воина и без подобной демонстрации.
Его удивляло другое. В замке не было женщин. Всю работу здесь выполняли мужчины. На кухне трудилось трое поваров, которые не блистали кулинарным искусством, предпочитая жарить гусей целиком или запекать большие куски говядины. Хлеб не выпекали — брали в долине вместе с налогами. Поэтому хлеб всегда был черствым, и перед тем, как подать на стол, его размачивали. Даже стиркой занимались прислужники, в грубой одежде, с железными ошейниками на шее. Конан видел их пару раз и не сомневался, что даже эти никчемные существа в состоянии взять в руки оружие и вступить в битву, если понадобится.
Верный себе, варвар не задавал вопросов. Предпочитал осматриваться и наблюдать. Если спросить людей, люди могут и солгать. А вот если внимательно глядеть по сторонам и делать самостоятельные выводы — тогда не ошибешься.
Несомненно, в замке происходило что-то странное. Но также несомненным было для Конана другое: все, и наемники, и служители, и рабы, готовы были защитить графа Гвартерида при первой же возникшей опасности.
Больше всего Конана беспокоило то, что хозяин замка ни разу еще не показался перед своими солдатами. Кажется, Видара время от времени встречается с ним во внутренних покоях. Но Видара, разумеется, ни с кем не откровенничал и ничего о графе не говорил.
Наступал день, которого боялись и которого ожидали в долине, — день зимнего солнцестояния. В замке к нему готовились особенно. Конан не вполне понимал смысл происходящего. Башню украшали ветками. Обломали для этого все кусты в округе. Поскольку листья давно облетели, ветки украшали лоскутами ткани и кусками овечьей шерсти. Двое рабов занимались этим с утра до вечера: рвали старую одежду графа и привязывали ленточки к прутьям. Затем забирались на стену по веревке, привязанной к одному из окон верхнего этажа, и втыкали украшения между камнями.
Конан заинтересовался этим только после того, как один из рабов сорвался и упал на камни, которыми был вымощен двор. Бедняга разбился насмерть. Киммериец довольно равнодушно наблюдал за тем, как тело унесли. Но когда второй раб, дрожа от страха, заменил своего погибшего товарища, Конан отстранил его.
— Я сделаю это вместо тебя.
— Не надо! — взмолился тот. — Это моя работа. Я должен выполнить ее. Ты солдат, тебе нельзя рисковать ради того, что может сделать слуга.
— Я не рискую, — возразил варвар.
— Меня накажут.
Конан пожал плечами.
— Отойди и не мешай мне развлекаться.
Он снял сапоги, нагрузился украшенными ветками и легко забрался по веревке на стену. Сколько раз приходилось киммерийцу карабкаться по отвесным утесам его родной Киммерии! А уж сколько таких отвесных стен якобы неприступных крепостей, дворцов и замков он одолел, когда промышлял воровством в Аграпуре, Шадизаре, великих городах Юга! Естественно, в замке Гвартерида об этом никто и понятия не имел. И все же поглядеть на «подвиги» нового наемника собралось немало народу. Конан втыкал ветки между камнями, везде, где находил зазоры.
И вдруг замер. Он заметил, что из одного окна за ним кто-то пристально наблюдает.
Конан чуть переместился по стене. В одной руке он держал веревку, в другой — разукрашенные ветки. Прямо перед ним появилось бледное узкое лицо с тонкой черной полоской бороды и темными глазами. Лицо это оказалось неожиданно молодым, но мрачное выражение и бородка заставляли его выглядеть старше.
Конан уставился на него с неприкрытым любопытством. Он уж думал, что человек в окне ничего не скажет, просто отойдет и опустит штору, но тот вдруг заговорил:
— Кто ты? Не похож на прислужника.
— Естественно, — буркнул Конан. — Я солдат.
— Что ты делаешь возле моего окна?
Конан показал украшенные ветки. Кривая улыбка скользнула по тонким губам молодого человека.
— Одно из местных суеверий. Они считают, что это поможет охранить замок от зла.
— А разве нет? — спросил Конан.
— Ты в это веришь?
Вместо ответа Конан оттолкнулся босыми ногами от стены, качнулся на веревке и ловко запрыгнул прямо в окно. Ветки он бросил на пол, перешагнул через них, словно через вязанку хвороста, и встал, подбоченясь, прямо перед молодым человеком.
— Я граф Гвартерид, — произнес тот надменно. — И я не приглашал тебя в мои покои.
— Мне неудобно было разговаривать с тобой через окно, — ответил Конан. — Я Конан из Киммерии, если хочешь знать мое имя.
Граф чуть пожал плечами, как бы выражая сомнение в том, что ему так уж хочется знать, как зовут очередного наемника. Но Конана это не волновало. Сам он собирался — пусть и в отдаленном будущем — непременно занять какой-нибудь пустующий трон Хайборейского мира. Поэтому с владыками держался на равных и не испытывал ни малейшего смущения перед знатностью, богатством и титулами.
— Что ж, Конан из Киммерии, — произнес граф, — ты меня увидел. Доволен ли ты увиденным?
Настал черед Конана пожимать плечами, как будто он не был уверен в своем впечатлении. Граф рассмеялся.
— Ты не слишком разговорчив. И не слишком-то вежлив. Мог бы сказать, что счастлив лицезреть своего нанимателя.
— Зато я честен, — буркнул Конан. — И по правде сказать, никакого счастья я не испытываю.
— Продолжай. — Граф внимательно рассматривал его.
— В долине говорят, здесь какое-то проклятье.
— Гм. Так зачем же ты нанялся ко мне на службу? Обычно люди избегают мест, над которыми тяготеет проклятье, — заметил граф. — Особенно варвары, вроде тебя. Дикари подвержены множеству суеверий.
— Если кто и подвержен суевериям, — рявкнул Конан, — так это твои невежественные подданные! А я определенно знаю, что любой колдун умирает, если снести ему его проклятую голову.
— Но я не колдун, — сказал граф.
— Я и не говорил, что ты колдун, — ответил Конан.
— Что ты слышал обо мне в долине?
— Будто ты обмазываешься человеческой кровью и в голом виде гуляешь при свете луны.
Граф невесело рассмеялся.
— Наверное, ты уже убедился в том, что это неправда.
— Может, и неправда, — сказал Конан. — Мне-то что.
— Нынешняя ночь зимнего солнцестояния — особенная, — произнес граф. — Такая случается раз в двадцать пять лет. Планеты в небесах выстраиваются определенным образом и при совершении особого ритуала можно наконец будет снять древнее проклятье.
— Для этого потребуется человеческая кровь? — спросил Конан.
Граф довольно долго молчал, опустив ресницы. Потом он поднял взгляд на своего наемника и посмотрел ему прямо в глаза. Синий взор киммерийца был холоден, как лед на вершинах гор.
— Ты мне поверишь? — наконец произнес граф.
Конан пожал плечами.
— Я готов поверить в любой рассказ. Но если это окажется ложью — пеняй на себя: моя рука не дрогнет, и лжец потеряет голову прежде, чем успеет извиниться.
Граф опять слабо улыбнулся.
— Мне нравится, как ты говоришь. Похоже на старинную песнь. Когда-то в этом замке бывали бродячие певцы, я немало песен услышал от них, когда был ребенком.
Конан с отвращением покривил рот, всем своим видом показывая, что менее всего занимают его откровения графа о своем детстве. Казалось, граф понял это. Вздохнув, он продолжил:
— Больше ста лет назад здесь было совершено злодеяние. Мой предок, человек необузданный и жестокий, увидел в долине девушку и забрал ее к себе в замок. Напрасно отец девушки умолял своего господина пощадить ее и вернуть родителям. Напрасно просили о том же ее братья и даже несчастный жених. Мой предок держал ее в замке — сперва для постельных утех, а потом, когда она наскучила ему, — для тяжелой и грязной работы. Предание говорит, что она вступила в сговор с ведьмой, пришедшей в замок для торговли целебными и приворотными снадобьями, и купила у нее страшный яд и вместе с ядом — заклинание. Каждое полнолуние выходила пленница из своей комнаты и обходила весь замок. Она смачивала палец в яде и касалась каждого камня замковой стены, произнося раз за разом свое страшное заклинание. Здесь проклято все: стены, окна, потолки и полы. Все, чего касалась рука пленницы.