Но дрожащие пальцы в моей ладони… как же я оставлю Лори? Одного? В лесу? Да, да, лес — его дом, и его очень скоро найдут, найдут и помогут. Могущество ситских целителей я познал на себе…
Но…
Я снова заглянул в лицо Айлора. Долгая речь утомила его — на лбу выступил пот, глаза полузакрылись, он мелко часто дышал, а бледен был так, что казался мертвым. Мне опять стало страшно.
Нельзя трусить, надо признать правду, — приказал я себе и заставил взглянуть на грудь, на живот мальчика. Да, магия ситов сильна, но дождется ли он помощи? Что, если нет? Что, если умрет прямо сейчас, у меня на руках? Или чуть позже...
Значит, если я уйду, он будет умирать в одиночестве.
Над лесом снова прокатился вой — и вроде уже совсем близко. Помимо воли сердце опять подскочило к горлу, а потом укатилось куда-то вниз, но я уже устал бояться. Кто я теперь? Бездомный сын поверженного владыки. Умру? Пусть. Это не так важно.
— Нет. — Я взял его руку двумя ладонями. — Лори, я не уйду.
Он не открыл глаз, только чуть заметно сжал пальцы и прошептал:
— Спой.
Я собрался с духом и запел первое, что вспомнил:
— Там, где древние скалы глядят в высоту,
Где весна в седловине свернулась клубком,
Там, где будущий день — лишь птенец под крылом,
Я тебя позову и опять обрету.
Там, где тайну открою — и снова не ту,
Там, где песню спою — и опять не о том,
Где вчерашняя боль успокоится сном
Я тебя позову и опять обрету.
Долго! Мне чудилось, что песня тянулась очень долго.
Голос подводил, срывался, перехватывало дыхание, я безбожно фальшивил и захлебывался, но продолжал петь. Рука Лори совсем расслабилась, лежала в моих ладонях невесомо, безжизненно, а я держал ее, как птицу, смотрел вверх и не смел опустить взгляд: вдруг уже все?..
Но еще больше меня пугало, что он увидит в моих глазах скорбь и страх. Что, если я сам уже перестал надеяться? Нет, этого никак нельзя… я решил, что пока звучит песня, пока я могу еще петь, смерть не посмеет подойти и забрать его. И пел, хоть это и казалось мучением, бесконечным и бессмысленным.
— Там, где время застыло на узком мосту,
Целый мир раскрывается вешним листом,
Я уверен неистово только в одном —
Что тебя позову — и опять обрету.
(Спасибо моему дорогому соавтору Джету за эту песню)
Все случилось внезапно: ни звука, лишь сбоку дрогнули кусты — меня опрокинуло на спину. Мощные лапы вдавили в землю, пасть сжала горло, а смердящая щетина забила рот и нос. Ни двинуться, ни закричать, ни даже вздохнуть… Все вокруг наполнилось движением: шорохом травы, тяжелым дыханием зверей, отрывистыми возгласами.
И силой. Непонятной мне мощью, давящей больнее звериных клыков на горле, гнетущей больше, чем заунывный вой стаи над болотами. Несколько долгих мгновений я прощался с жизнью, потом рука Айлора напряглась, выскользнула из моих пальцев, сит произнес что-то тихо, но властно, и меня освободили.
Он стоял прямо надо мной, вожак стаи — высокий, поджарый, завернутый в бурый звериный мех как в родную кожу. Лицо его под черно-белой раскраской, до половины скрывал обтянутый ссохшейся шкурой волчий череп, позволяя рассмотреть лишь глаза через пустые глазницы. Ни гнева, ни ярости, ни радости победы — ничего не было в этих глазах, только пустая глубина, зелень зимнего льда над омутом, глухая неизбежность гибели.
Сит смотрел на меня долго, изучающе, потом пнул в бок и отвернулся. Колдовская мощь отодвинулась, отпустила, я несколько раз выдохнул, усмиряя бешено бьющееся сердце, и осмелился, наконец, подняться.
В стае было трое всадников и семь волков — огромных чудовищ, величиной и мастью напоминающих медведей, с мощными косматыми загривками, разинутыми пастями, вывалившимися языками. Один из зверей подошел к телу Дрю и начал вылизывать, другой вцепился зубами в ногу убитой лошади. Запах крови, смерти, мокрой песьей шерсти, а теперь еще и это...
Я отвел взгляд, чтобы не замутило, и посмотрел на всадников.
Эти всадники не походили на бедолаг из моих детских воспоминаний, а в сравнении с послами вообще казались существами другой породы. Сухие, мускулистые, в ободранных шкурах и плетях свежих лоз, со встрепанными гривами, раскрашенными лицами, они сами были чудовищами, в сравнении с которыми огромные волки казались лишь покорными псами.
Ситы собрались вокруг Айлора, а один из волков, тот, что держал меня за горло, тыкался носом ему в руку и, как щенок, жалобно поскуливал. Вожак в волчьем шлеме присел к Лори, рывком откинул полу плаща, разыскивая что-то в поясной сумке. Ни штанов, ни обуви на всадниках не было, только длинная тускло-блестящая рубаха под волчьей шкурой, и я мог подробно разглядеть обнаженную ногу сита — слишком округлое бедро, слишком мягкий изгиб колена слишком узкая, хрупкая щиколотка. Женщина! Сначала я глазам своим не поверил, но эта тварь, завернутая в разящую диким зверем шкуру, из-под которой выбивались нечесаные соломенные пряди, с мечом у бедра и снаряженным луком за спиной, была женщиной — изящные легкие жесты, нежный голос, ласковые интонации, с которыми она шептала утешения — все подтверждала мою догадку. Я заглянул ей в лицо, захотелось рассмотреть, понять, какова она без этой уродливой мертвой маски. Но мне не удалось — черты терялись, искажались, и вот уже впечатление о случайно подмеченной красоте рассеялось, как и не было.
Ситка нашла, что искала, какую-то флягу, щедро полила из нее раны Айлора, что-то нашептывая, потом приказала одному из своих воинов приподнять раненого, а второму — завернуть в накидку. Они делали все долго, сосредоточенно и бережно. Трое самых крупных волков по-собачьи смотрели в глаза хозяевам, ожидая приказа, а те, что казались чуть поменьше, обгладывали трупы, и только один, все так же подвывая, как побитый щенок, вился вокруг раненого. О моем существовании, казалось, забыли. Страх, давящее ощущение чуждой, враждебной силы совсем исчезли. Я, казалось, мог встать и уйти, и в какой-то миг даже собирался так сделать, но подумал: куда? Куда и зачем я пойду? К друзьям, которые стали врагами? Падать ниц, просить прощения и корку хлеба из милости? К отцу, который никогда в меня не верил? Вот он обрадуется! Если, конечно, еще жив… а если нет, примут ли меня его соратники? И если примут, то кем? Сыном и наследником их лорда или обузой? Во второе поверить было куда проще… у меня больше нет дома, нет семьи, нет друзей. Только Лори — совсем недавно я был готов убивать и умирать ради его спасения. Но мальчик уже среди своих, ситы позаботятся о нем лучше, чем смог бы я, и я больше не нужен.
Никому я не нужен.
Разверзшаяся пустота не имела ничего общего со страхом. Ни со страхом, ни со злостью на друзей или обидой на отца, ни даже с непроглядно-черным осознанием греха перед Всевышним — все это были человеческие чувства, тревожащие, живые эмоции, побуждающие к движению, к действию. А эта пустота — нет. Она никуда не звала, ничего не обещала.
Я никуда не пошел, просто сидел в траве и смотрел.
Наконец, один из всадников уложил вдоль тела безвольно откинутую руку Айлора, запахнул шкуру в последний раз и взял мальчика на руки. Он сел на спину самому крупному из волков и устроил Лори перед собой, прижимая к груди. На спину второго зверя взобралась предводительница.