― Ваша Светлость, ― вежливо кивнула девушка, обращаясь одновременно и к Серсее, и к Лоле. Женщины кивнули ей в ответ. Негромко звучала музыка, необычная и удивительная.
― Мадлен Ромола, мы тебя уже потеряли, ― улыбнулась Магдалина, обнимаясь с сестрой, пока было время.
― Ты прекрасно выглядишь, сестра, ― улыбнулась Изабелла Карла.
― Вряд ли кто-то затмит красоту принцессы Серсеи и герцогини Лолы, ― скромно улыбнулась принцесса Шотландии и Франции. Женщины улыбнулись. Глаза у принцессы были немного красными ― видимо, Мария уже успела чем-то огорчить свою дочь, в последний год, скандалы, в которых Мадлен Ромолу доводила до слёз собственная мать, стали всё чаще. Серсея устало закатила глаза, но не стала ничего говорить. Лишь улыбнулась и погладила дочь Марии по волосам. С истериками королевы можно разобраться и позже, сегодня главное другое.
― Ты всё равно очень красивая, ― сказал Сезар, улыбнувшись принцессе. Он всегда безошибочно угадывал, что от него хотела услышать мать, что хотели услышать другие и что надо было вообще сказать. ― Никто не виноват, что затмить маму и Лолу невозможно.
Мадлен Ромола, поймав взгляд брата, потупилась. На щеках её зацвел стеснительный румянец. Тихая, робкая принцесса, ей было далеко как до энергичности Магдалины, так и до рассудительности Изабеллы Карлы. Добротой она обошла их обеих.
Тронный зал. Как часто он был прекрасен благодаря торжествам, благодаря радости в королевской семье. Но в этот день он сиял, и сверкали в солнечных лучах витражи. Лорды выстроились, образовав почётный коридор, и трепетали на стенах синие знамёна с золотыми линиями. Знать, наполнившая дворец до отказа, затаила дыхание, когда пропели роги и двери распахнулись.
― Король Франции! Внимание, король Франциск! Боже, храни короля! Боже, храни Францию!
Мадлен Ромола заняла своё место между двумя своими сёстрами. Серсея и Лола вышли чуть вперёд, оставаясь на своих законных местах. Братья короля стояли в первом ряду с другой стороны.
Франциск выхаживал гордо, как и следовало королю. Полы его красной мантии ещё тянулись за ним. За восемнадцать лет он немного постарел, гладкое юношеское лицо обросло щетиной, светлой, как и его волосы. Он прибавил в росте и развороте плеч. Из юноши, каким Сезар, Магдалина и Жан-Филипп успели его запомнить, Франциск вырос высоким красивым мужчиной с вьющимися волосами цвета чеканного золота. У него были сверкающие кошачьи голубые глаза, и улыбка, которая резала как нож. Младшие члены семьи полагали, что Франциск выглядел как настоящий «король из легенд». Искусный и умелый воин, а также прирождённый лидер, он внушал верность своим людям, всей своей Франции.
Нострадамус и Жан-Филипп шли следом. Он шёл, зная, какое место ему полагается. На его плечи возлагалась немалая ответственность, но ему такой вызов был по плечу, ибо готовился он к тому с младых лет. Жан-Филипп сжал кулаки, более всего боясь упасть. Юноша смотрел прямо.
Сезар глядел на отца с привычной гордостью. Мужчина был уже не молод, ему уже минуло шестьдесят три года. В тёмных волосах с каждым годом было всё больше седины, но более он никак не старел. Несмотря на свой возраст, Нострадамус оставался сильным и грациозным и во всём похожим на опытного рыцаря, каким он был в молодости. И мать ― она смотрела на него всё с той же щемящей любовью, нежностью и даже страстью, что Сезар помнил из детства. Иногда Сезара удивляло это ― хотя неизменно радовало ― и бабушка Екатерина объяснила ему, что иногда между людьми возникает такая любовь, что разменивать её на возраст было бы глупо. Если для детей король был королем, то Нострадамус для них был настоящим воином из тех же легенд. Анна даже как-то заявила, что её семья ― настоящие ожившие герои легенд и сказок. Короли, рыцари и прекрасные королевы. К последним она относила не только свою бабушку Екатерину ― истинную королеву Франции ― но и свою мать, и герцогиню Лолу.
Франциск взошёл к трону. Нострадамусу остановился рядом со своей женой, чувствуя, как она легко сжимает его руку. Супруги позволили себе быстрый взгляд друг на друга и лёгкий кивок. Судьба одарила королевскую кобру счастьем, которое не каждому выпадает ― настоящей, волшебной любовью, страстной и самозабвенной, неповторимой.
Жан-Филипп остановился прямо перед троном отца.
― Друзья, ― начал король. ― Поданные. Сегодня Франция наконец-то получит законного наследника. Сегодня родится принц.
Знать захлопала. Жан-Филипп сжал челюсть, стараясь выглядеть как можно серьёзнее, хотя внутри всё трепетало от лёгкого страха.
Франциск продолжал говорить, глядя куда-то выше головы сына, и Жан-Филипп позволил себе быстрый, весёлый взгляд на Сезара. Парень ответил ему похожей усмешкой. Помимо того, что мальчики были одногодками, Сезар был для дофина настоящим другом и опорой. Они вместе разбивали коленки, вместе косячили и вместе отвечали за свои проступки.
Кроме того, оба они были по-своему похожи ― тонкие, как дорогие клинки, и хотя Сезар был темноволос, как отец, а Жан-Филипп светлым, как его отец, в них обоих Нострадамус, Серсея и Франциск с удивлением обнаружили сходства с покойным прадедом ― королём Франциском. Они были похожи чертами лица ― резкими и почти что грубыми, формой челюсти и даже манерой держаться.
Мария тоже посмотрели на Сезара, и ненависть в её взгляде столкнулась с привычным вызовом в глазах Нострдама. Отчего-то Сезара она ненавидела больше всех, почти так же сильно, как Жан-Филиппа. Сезара это не волновало, как и его родителей, хотя многим причина такой ненависти была непонятна. Серсея считала, что Мария давно уже догадалась о том, что сближение Лолы и Франциска произошло не без участия его сестры, и именно в тот период, когда Серсея вынашивала своего первенца. Поэтому ненависть на мать переключилась и на ребёнка.
И как назло, Сезар обладал характером матери. На каждый свой выпад королева Франции и Шотландии слышала колкие, резкие ответы. Конечно, это не Нострадамус, который в своё время мог стерпеть некоторые вольности молодой королевы, понимая, что её слова продиктованы болью и обидой. Сезар полностью осознавал себя не только как сына прорицателя, но и Серсее Хелен ди Медичи, дочери Екатерины и Генриха, короля и королевы Франции, и на каждые высказывания не уставал подчёркивать, что его предки родились при этом дворе, как и он сам, а Мария ― всего лишь гостья, и её королевство ― далёкая Шотландия.
И Жан-Филипп был таким же, но язык у него был чуть более развязан. Никогда не говорил этого прямо, но всегда намекал, что Мария ― не более, чем декорация, необходимая Франциску. «Королева Франции та, что властвует в сердце её короля» ― как-то сказал ей пасынок. Поначалу родители пытались сдерживать своих отпрысков, в память о положении Марии или о том, что она всё-таки была ни в чём не виновата. Но ирония в том, что предсказание Нострадамуса изменилось лишь тогда, когда Лола появилась в жизни Франциска. Не брак с Марией убил бы дофина, а его любовь к ней. А теперь любви не было. Наверняка, Серсея считала такую жизнь Марии возмездием за то, что та пыталась изменить французский двор так, как ей заблагорассудится.
А потом у Марии произошла короткая интрижка с Конде, сразу после рождения дочери, когда от королевы больше ничего не требовалось. И Франция окончательно от неё отвернулась. Как и её король. Марии было уже почти всё равно, даже ярость, ревность, которая часто бушевала в ней в первые годы утихла. У неё было положение, деньги и защита для Шотландии, но французский двор принадлежал не ей, а Шотландия была далеко. Всё, что Мария могла ― спокойно доживать свой век.
После Екатерины ― которую три года назад так неожиданно унесла болезнь легких; впрочем, Магдалина всегда говорила, что смерть встретила Екатерину как старого друга, и королева-мать своей охотой пошла с ней, и как равные ушли они из этого мира ― настоящей королевой Франции стала её дочь, а как иначе. В Совет Франциска вошли его братья, Нострадамус стал главным придворным лекарем и близким советником короля, как при его матери. Сезар и Жан-Филипп уже в восемнадцать лет носили рыцарское звание. Лола стала герцогиней, второй придворной дамой после обожаемой сестры короля. Их детям было обеспечено лучшее будущее. Они существовали в своём маленьком мире, в своей идеальной Франции, в которую Мария была не вхожа ― за все то, что она сделала много лет назад.