А этому, казалось, только это и надо было. Не было ясно: он действительно не понимал, что его обществе принцессе противно, и разговор продолжается только из-за обязывающей ее вежливости; либо он все прекрасно осознавал, но ради своих каких-то целей продолжа играть этот спектакль.
― Я увидел вас, значит, моя жизнь стала немного лучше.
Серсея деланно улыбнулась. С Франсуа она встречалась много раз, он часто был здесь, и все время наведывался к ней, и весьма прямо объяснялся в симпатии. В такие момента Серсея так же наигранно улыбнулась и без всякого удовольствия слушала хвалебные речи о том, какая она прекрасная, надеясь, что кто-то из родных-друзей-знакомых придет на помощь. И в этот раз она не ошиблась. Спустя пару минут ее плечо накрыла сильная мужская рука, и Франциск одарил собеседника сестры широкой улыбкой.
― Франсуа, ― поприветствовал он. ― Рады вас видеть при дворе.
― Дофин, ― Монморанси поклонился, и заметно поскучнел, на его лице явно проступало разочарование. ― Вы прибываете в добром здравии, я надеюсь?
― Разумеется. Простите, я должен забрать у вас свою сестру.
Франциск взял Серсею за талию и увел раньше, чем Франсуа успел как-то на это среагировать. Серсея успела выдохнуть. Двор и так кипел, как котел с грешниками, и она не хотела к проблемам Екатерины, Генриха и всей Франции добавлять еще и свои. Будь ее воля, она бы закрылась в покоях и никуда оттуда не выходила, проводя время в компании книг или вышивки, однако присутствие королевской любимицы было необходимо. Баш, которого Екатерина ненавидела, мог ходить, где угодно и делать что хочет, а Франциск и Серсея были лишены такой привилегии.
― Что такого срочно случилось? ― поинтересовалась Серсея, когда Франциск завел ее в темный угол бального зала, где они могил рассчитывать хоть на какую-то приватность разговора.
― Ничего, ― Франциск поймал слугу с подносом, на котором стоял графин с вином, два фужера и шоколад. ― Просто я знаю, как ты относишься к Монморанси. Решил избавить тебя от плохой компании.
― Спасибо, ― искренни поблагодарила Серсея, улыбаясь. ― А ты…?
― Что я?
Серсея усмехнулась, ненадолго спрятав губы за бокалом вина. Мария со своими фрейлинами продолжала сидеть за столом, раскладывая пасьянс, но по отстранённому взгляду королевы Шотландии было видно, что наставления Нострадамуса она приняла слишком близко к сердцу. Серсея не могла ее в этом винить. В конце концов, сама принцесса относилась к предсказаниям с невероятной серьезностью и верила всему, что говорил Нострадамус.
Франциск ждал ответа, и Серсея дала его.
― Тамаши, португальский наследник. Он вьется вокруг Марии как шмель вокруг нектара. Что будешь с этим делать?
― А я должен? ― Франциск приподнял брови, но в его глазах Серсея прочитала явное неудовольствие от вопроса. Но в отличие от родного брата Серсеи, Франциск сдержался и не нагрубил в ответ, понимая, что сестра не хотела сказать ничего плохого. ― Союз Шотландии и Франции…
― Не крепок, и ты это знаешь. По крайней мере, хочу предупредить о том, что Мария и Тамаши ездили куда-то сегодня.
Франциск сначала побледнел, потом покраснел, с силой сжав хрупкую ножку бокала. Серсея обеспокоенно накрыла его руку своей, слабо улыбаясь.
― Прости, я не со зла это говорю.
― Я понимаю, спасибо, ― улыбнулся Франциск, и Серсея не могла не улыбнуться в ответ. Она невероятно сильно любила своего единокровного брата. ― Идем станцуем, немного повеселимся.
Серсея выпустила удивленный смешок, однако Франциск уже вытащил бокал из ее руки, схватил за запястья и потянул за собой. Принцесса громко рассмеялась, чем привела к себе и брату внимание других гостей. Выведя ее в центр, Франциск церемониально поклонился сестре, дождался ответного реверанса, обхватил за талию и ни вместе закружились в танце. Сначала не в такт, но музыканты быстро подстроились под движения принца и принцессы.
Серсея ди Медичи с момента своего десятилетия не понимала, а потом и ненавидела брата Себастьяна. Сначала все было даже неплохо. Они ― Серсея, Баш и Франциск ― играли все вместе, дружили, и, как многие дети, принимали решение «быть всегда вместе». Между ними не было пропасти, несмотря ни на что. А потом слуги стали выделять Франциска и Серсею, потому что они были важны для короля и королевы, особенно для королевы. Несмотря на то, что и Серсея была рождена не Екатериной, она была ее любимицей, ее воспитанницей, и носила ее фамилию, а Баш как был бастардом без титула, так и оставался. И это понемногу разрушало те чувства, что были между Башом и Серсеей. Как-то в детстве Себастьян назвал сестру «гнилой итальянкой». Серсея долго плакала, пока Франциск ее успокаивал, а потом сказал Башу, что Серсея ― его сестра, они почти как близнецы, вместе пришли в этот мир и всегда будут вместе, и если он обидит ее еще раз ― Франциск разозлится.
Постепенно, пробел между Франциском и Себастьяном зарос, а Серсея не могла простить брата. Ни за то, что он оскорбил ее, ни за то, что он ненавидел Екатерину. Зато, оглядываясь назад, Серсея понимала, что этот разрыв сделал ее настоящей дочерью Екатерины Медичи, и она не жалела. Она приняла как простую истину, что не должна любить Себастьяна и не любила его.
Франциск нашептывал ей какую-то глупую историю, и Серсея тихо смеялась. Но ее мысли были далеко: предсказания Нострадамуса напугали ее, и она не знала, как получить покой.
***
Вся ночь прошла беспокойно. Серсея ворочалась в кровати, не имея возможности заснуть, снова и снова обдумывала поведение Нострадамуса.
«Его стало слишком много в моих мыслях» ― с тяжелым вздохом решила принцесса, поднимаясь и, закутываясь в халат, выходя на балкон. Во Франции была ночь ― холодная, красивая, звездная. Серсея осматривала темные просторы, бездумно считала звезды на небе, и даже не замечая холодного ветра. Она посмотрела вниз, и увидела, как конюх выгуливает ее коня ― Агнус был тем еще привередой, и любил ночные прогулки. Понятно, что сама Серсея не могла гулять с ним каждую ночь, поэтому строптивца выгуливал конюх, и спустя много лет, конь даже перестал недовольно фыркать на нее следующим утром.
Серсея глубоко вздохнула, скользнула взглядом по балконам, и совершенно внезапно зацепился за хорошо знакомую фигуру. Нострадамусу тоже не спалось.
Принцесса хотела было сделать шаг назад, чтобы оказаться в комнате, и не видеть полуобнаженного мужчину ― вечером прорицатель наслаждался видами явно без рубашки, в один штанах, но это не смутило Серсею. Она лишь переместилась в тень, чтобы ей было видно его все-таки же хорошо, но он, в случае чего, не мог ее увидеть.
Серсея не знала, о чем думал Нострадамус, не могла даже предположить, но зато явно видела эмоции, отразившиеся на его лице ― она никогда не видела, чтобы на лице одного человека было такое количество эмоций одновременно: удивление, неверие, шок, смятение, гнев и почти омерзение сменяли друг друга в доли секунды. Мужчину тяжело вздохнул, потер переносицу, что-то пробормотал, но Серсея не услышала. Очевидно, она не должна была даже видеть его ― ночные размышления Нострадамуса принадлежали только ночи и ему самому, а принцесса была в них чужой.
Серсею неприятно кольнуло в сердце. Она должна была уйти, должна была ― если кто-то заметит подобную картину, то не будет долго разбираться, слухи потекут по замку как вода через сито. Конечно, Серсея имела дело с незначительными слушками, но что делать, если ей предпишут роман с Нострадамусом она представляла слабо. И вместе с тем она не находила в себе силы; наоборот, словно во сне, она поддалась вперед, бесшумно касаясь перил руками. Теперь, даже незначительный поворот головы мог помочь Нострадамусу обнаружить ее, но принцессу это больше не волновало.
― Ваша Светлость! ― громко позвала Камила из комнаты, однако Серсея не услышала. Зато мимо Нострадамуса голос служанки не прошел: он резко поднял голову, рассматривая на балконе не дрогнувшую и даже не смутившуюся Серсею. Прошло несколько секунд, прежде чем он, скорее всего, осознал, что перед ним не видение ― а именно такой представлялся Серсея в длинном белом халате с широкими рукавами и гладкими золотистыми волосами, переброшенными на одно плечо ― а вполне настоящая принцесса; осознав это, прорицатель торопливо поклонился, и на несколько секунд так и застыл, будто решая, что делать дальше.