Единственное решение, которое смогла принять Серсея ― Екатерина ни о чём не должна была знать. Приёмной матери хватало беспокойства и за родного старшего сына, золотого первенца, так зачем переживать ещё и за приёмную дочь? Приняв такое решение, Серсея постаралась спокойно рассудить ― теперь она знала об опасности, а, как говорил ещё её дедушка: «предупреждён — значит вооружён». Королева Франции была уверена, что смерти Франциска можно избежать, неужели Серсея не справится с изнасилованием? Не сможет это предотвратить?
А ещё одна причина… Хорошо, королевская кобра никогда бы этого не признала, но ей просто было стыдно перед Нострадамусом. Вообще, Серсея топила в себе такое чувство как стыд, и Екатерина с Генрихом ей в этом активно помогали ― всегда учили, что если ты что-то сделал и жалеешь об этом, то никому этого не показывай. Исправь ошибку, если она того стоит, а если нет ― то забудь о ней и заставь забыть других.
Нострадамус был добр к ней. Он терпел её капризы в детстве, терпел её сейчас, помогал и оберегал, был вежлив, неизменно оказывался рядом, чтобы помочь… И всё-таки она не знала, стоит извиняться или нет? С одной стороны, конечно, стоило ― прорицатель дал ей важный, возможной очень важный совет, от которого зависела её дальнейшая честь. Конечно, пожелай она сделать вид, что ничего не было, он пойдет ей навстречу ― будет так же мил, приветлив и вежлив.
Конечно, принцесса могла бы так сделать, и та часть, которая принадлежала её отцу Генриху, шептала, что так и надо было ― Серсея, пусть и не полностью, но была королевской крови. Разве пристало ей извиняться перед простым прорицателем?
Но другая её часть ― в большей степени относившаяся к Екатерине ― говорила, что стоит извиниться. Это не умолит гордости Серсеи, а наоборот ― сделает ей честь. Особенно, если девушка сама ощущала себя виноватой и хотела попросить прощение.
Именно в таких раздумьях принцесса брела по коридору дворца. Служанок она предпочла оставить в комнате, поскольку хотелось прогуляться в одиночестве, ещё раз всё обдумать и принять решение. Кроме того, её мысли перескакивали на нечто другое, о чём она хотела попросить уже Екатерину и девушка не знала ― сделать это до или после разговора с Нострадамусом, который должен был состояться.
С этими мыслями она направлялась в сад, надеясь, что свежий воздух расставит всё по местам и поможет проветрить голову. Ещё она надеялась, что в течение дня ей никто не подкинет новых проблем, но, кажется, она ошиблась.
— Серсея!
Принцесса недоумённо обернулась, услышав оклик младшего брата. Очаровательно улыбаясь той самой мальчишеской улыбкой, которая покоряла всех придворных дам, к сестре спешил Франциск. Он раскраснелся, будто от быстрого бега, от улыбки на щеках были ямочки, а золотистые локоны, унаследованные от их матери, были в небольшом беспорядке.
— Франциск, ― поприветствовала Серсея, невольно улыбаясь такому ребяческому, но внутри всё неприятно дернулось. Что-то было не так, она это чувствовала.
— Я искал тебя, ― улыбнулся брат, беря сестру за локоть и отводя в сторону, чтобы они не мешались в середине разговора. ― Ты идёшь гулять? Я составляю тебе компанию?
— Судя по началу разговора, тебе что-то надо. Ты заискиваешь как наша мать, Франциск, ― легко пожурила она. Екатерина любила начинать издалека, когда хотела получить что-то, что могло не понравиться тому, кого она просит. Серсея знала все её уловки, сама использовала их довольно часто, поэтому у других людей отличала моментально. ― Так что?
— Да, прости, ― Франциск улыбнулся, в этот раз ― виновато, но не было похоже, что брат действительно раскаивался. Может, просьба не была такой страшной, какая-нибудь сущая ерунда. ― Я хотел бы попросить тебя об услуге.
— Я не могу ответить, пока ты мне не скажешь всю суть, ― терпеливо повторила Серсея.
Франциск оглянулся, и это насторожило Серсею ― что это была за просьба, если надо следить за тем, чтобы её никто не услышал? Что такое случилось?
— Ты не могла бы спросить у Нострадамуса про Томаши? ― внезапно шепнул дофин, и принцесса удивлённо распахнула глаза. ― Узнать, может, есть какие-то тайны, которые он скрывает. В общем, что-то, что…
— Не позволило бы Марии выйти за него?
— Просто спроси. Вы хорошо с ним общаетесь, вас часто видят вместе, — сказал Франциск, и двоякий подтекст в этой фразе Серсея не могла не заметить. Франциск в этом был похож на мать: когда его загоняли хоть в малейшую ловушку или показывали, что видят насквозь, он стремился ответить тем же, защищаясь, как маленький ребёнок. Серсея уколола его Марией, а он её — Нострадамусом, хотя казалось бы… Причём тут прорицатель?
— Я подумаю, что может сделать, — холодно ответила Серсея, потеряв хорошее расположение духа. Она тоже не любила ловушки. — А теперь извини, я хочу прогуляться.
И быстрым шагом направилась в сад. Франциск не стал навязывать ей свою компанию.
И что это было? Отказ на её просьбу о том, что лишних проблем ей не надо? Или намёк, толчок к разговору с Нострадамусом? Серсея не знала ― она быстро и красиво пронеслась мимо слуг, оказываясь на ступеньках двора, которые вели в сад. Девушка глубоко вдохнула, вспоминая надежды, возложенные на свежий воздух, но голову это не прочистило ― напротив, ветер принёс ей чужой, мужской смех. Она прищурилась, спускаясь вниз по ступенькам, вся напряглась, как львица на охоте ― Томаш был здесь, стрелял по мишеням вместе со своим другом-слугой и над чем-то громко смеялся.
Серсея вздохнула и посмотрела на небо. Господь сегодня явно отвёл от неё свой взгляд ― или, напротив, наблюдал очень внимательно. Поэтому, растянув губы в самой красивой, соблазнительной улыбке и плавно покачивая бёдрами, принцесса направилась к португальскому наследнику.
***
Постучав в дверь, она и в этот раз не дожидалась, пока ей разрешат войти. Не обращая внимание на недовольно топтавшуюся около двери Камилу, Серсея плотно закрыла дверь и посмотрела на обитателя комнаты:
― Нострадамус, ― поприветствовала она.
Мужчина не выглядел удивлённым. Он оторвался от какой-то жидкости, которая бурлила над небольшим огоньком, и почтительно склонил голову.
― Леди Серсея.
Девушка поджала губы и поправила собранные на затылке волосы. Губы сами собой растянулись в виноватой улыбке. Она подошла ближе и, посмотрев прямо в глаза мужчины, чётко произнесла, вкладывая в слова всю искренность, что в ней была:
― Я хотела бы извиниться за ту пощёчину. Вы сделали мне важное предсказание, а я повела себя как девица недостойного происхождения.
Нострадамус мягко улыбнулся ей. В его глазах не было ни капли недовольства:
― Вам не стоит извиняться, я понимаю, Вашу обиду и Ваш страх, ― он снял колбочку с огня, перелил содержимое в другое и слегка взболтал. Удовлетворённо кивнув, мужчина снова посмотрел на принцессу. ― Вы хотели спросить меня о чём-то ещё.
Это не было вопросом ― Нострадамус знал, и Серсея ощутила лёгкое смущение. Выходило, будто она извинилась только ради того, чтобы что-то получить. Девушка внимательно взглянула на прорицателя, и, признаться честно, удивилась ― мужчина не выглядел недовольным. Он будто даже был рад, что Серсея пришла к нему, какое бы дело её не привело.
― Франциск переживает за Марию из-за Томаша, ― прямо и честно сказала Серсея. ― Он подослал меня, чтобы я выведала у вас какие-то тайны про него. Всё, что можете сказать.
Нострадамус задумался, и Серсея его поняла. С одной стороны ― он, кажется, искренне хотел помочь принцессе, однако не мог забыть, благодаря кому находится при французском дворе.
― Королева Екатерина сделает всё, чтобы Мария уехала, ― аккуратно заметил Нострадамус. ― И если Франциск будет уверен, что ей ничего не угрожает, этот отъезд произойдёт быстрее.
Змеиная усмешка исказила девичьи губы. Её глаза сверкнули ― как у кобры перед броском.