«Только Нострадамус реален», ― напомнила себе Серсея, после чего коротко кивнула. Прорицатель опять подхватил её на руки и понёс обратно в дом.
На кухне было чисто и светло. Нострадамус усадил её на стол, Франциск принёс большую кожаную сумку, в которой что-то позвякивало, и чистую одежду, после чего сразу же вышел. Прорицатель посмотрел на неё, будто решаясь на что-то, а потом попросил:
― Разведите ноги.
Серсея всхлипнула и отрицательно помотала головой.
― Прошу Вас, не надо, ― хрипло попросила принцесса. Голос её был тихим, как шелест ветра. ― Просто поверьте мне на слово, что они меня не тронули. Вы же всё видели, Вы… успели.
Она низко опустила голову, но тяжелый вздох мужчины всё равно услышала.
― Вам в любом случае надо раздеться, Ваша Светлость, ― аккуратно, будто примирительно произнес Нострадамус. ― Мне надо узнать, как сильно они били и не повреждено ли у вас что-то.
― Пожалуйста, Нострадамус… ― снова попыталась девушка, но мужчина тут же накрыл её руку своей, ласково сжимая дрожащие пальцы. Рука у него была теплой, по-мужски крепкой, и держал он её крепко и осторожно. Мужчина коснулся подбородка Серсеи самыми кончиками пальцев, заставляя посмотреть себе в глаза. Глаза Нострадамуса были тёмными, завораживающими, и будто по-настоящему чародейскими. Иногда Серсея забывала, что Нострадамус был не простым человеком, а обладал необычайным талантом, даром.
― Здесь никого нет, ― напомнил мужчина, не прерывая зрительного контакта. ― Только за дверью Ваш отец и Франциск, окна завешаны, Вас никто не увидит. Это надо для Вашего же блага, Серсея.
Принцесса смотрела на мужчину, смотрела, а потом аккуратно кивнула.
― Хорошо.
Наполовину расстёгнутое платье плохо держалось на ней, оно поддалось Нострадамусу почти сразу, выглядя в сильных руках прорицателя обычной тряпкой. Оставшись в одной сорочке и почувствовав, что наконец-то свободна, на дрожащих руках Серсея слегка проползла по столу, чтобы лечь на нем, как на кровати, и закрыла глаза.
Пальцы у Нострадамуса были длинными, как у какого-нибудь музыканта, сильными и ловкими.
― Вы сможете одеться сами?
― Нет.
Нострадамус помог натянуть ей новое платье ― синего цвета, тёплое и плотное, с вышивкой золотистых лилий ― и застегивать его на крючки. Он пригладил волосы принцессы, рассматривая её испорченное ссадинами и следами от пощёчин лицо. Нострадамус лучше всех знал, что они пройдут через пару дней, если не раньше, и всё могло закончиться намного хуже, но видеть королевскую кобру настолько слабой и униженной было тяжело.
Когда девушка была готова, прорицатель позволил ждущим за дверью Генриху и Франциску войти. Генрих резко распахнул дверь, из-за чего Серсея дёрнулась, и влетел в комнату ― взъерошенный и злой, с испачканной в крови камзоле и длинной царапиной на щеке.
― Как она? ― тут же спросил он.
― Гематомы, ссадины, ушибы, ― начал Нострадамус как можно тише, осуждающе глядя на короля. Франциск положил отцу на плечо руку, стараясь призвать к спокойствию. ― Вывих левого запястья, правое, кажется, сломано. Я наложу повязку, через несколько дней полегчает. Её Светлости повезло, на самом деле.
― Как ты можешь такое говорить?! ― ошарашенно зашипел Генрих.
― Отец! ― воскликнул Франциск, смотря в лицо Серсее. Он подошёл ближе, аккуратно прикасаясь к её плечу. Девушку всю трясло, на любой громкий звук она реагировала как маленький, дикий, беспомощный зверёк. Слеза всё-таки скатилась по щеке, и Франциск аккуратно стёр её пальцем. Теперь шок и гнев грозили вылиться в бесполезные рыдания, которые Серсея сдерживала из последних сил. Дофин бросил на короля укоряющий взгляд. ― Прошу тебя, спокойнее. Что значит повезло?
― Её не насиловали, ― четко произнёс Нострадамус, и у короля, и у дофина это вызвало облегченный вздох. ― А синяки сойдут, руки исцеляться, ссадины залечатся.
За считанные минуты её аккуратно подхватили, умыли, усадили в карету и повезли в неизвестном направлении. Точнее, в более чем известном ― её возвращали домой. В карете она сидела тихо-тихо, как мышка, забившись в самый дальний угол от сопровождающих её мужчин ― Франциска напротив и Нострадамуса рядом. Брат беспомощно смотрел на сестру, не зная, что сказать, чем её поддержать ― лишь смотрел на бледное лицо девушки с запавшими щеками и посиневшими веками, в синяках и царапинах руки, болезненные стоны при каждом движении. Серсея не плакала, но тихий скулеж поминутно вырывался из её рта.
― Я хочу спать, ― внезапно тихо попросила она, и её беспомощный взгляд ― будто отражение дофина ― скользнул по Нострадамусу. Мужчина без лишних слов достал чистую фляжку с водой, аккуратно подсел ближе и помог выпить истощенной принцессе всё до капли. Она ужасно хотела пить. Уже через несколько минут девушка поняла, что Нострадамус дал ей дурманящие травы ― остатки сознания растворялись, по телу разлилась слабость, мысли испарились, а губы расплылись в глупой улыбке.
Карета слегка тряхнула, и Нострадамус обхватил принцессу за талию, удерживая от падения, и в это же мгновение Серсея заснула. Заснула, потому что в руках прорицателя стало внезапно тепло и уютно, спокойно, и в эти короткие мгновения она не боялась.
Следующее, что помнила Серсея ― лёгкие покачивания, когда кто-то сильный бережно выносил её из кареты. Было немного прохладно, холодный ветер холодил её травмированную кожу, остужал раны. Она слышала, как кричала Екатерина, выкрикивая угрозы кому-то, слышала, как её уговаривают прийти в себя ― но она не могла. Не могла и не хотела. Поэтому, оказавшись в постели, на которую её всё-таки же бережно уложили, Серсея просто уснула и надеялась, что проснется, когда её тело будет в порядке. Тогда и разум излечится быстрее.
Серсея знала, что когда-то, давным-давно Екатерину изнасиловали во Флоренции. Королева-мать Франции оказалась достаточно сильной, чтобы пережить это. Серсея же, кажется, не была способна справиться с насилием вроде этого ― не изнасилование, а раны и царапины, ссадины и удары оказались для неё слишком тяжелыми.
Именно об этом постоянно думала Серсея во время своего тяжелого сна, который даже таким не являлся. Она слышала и чувствовала всё, что с ней происходило ― как её гладит по волосам Екатерина, как к ней приходит отец и Франциск, даже Мария заглядывала и плакала над её кроватью, рассказывая абсолютно бессмысленные новости во дворце, которые приносили умиротворение.
И ещё она помнила Нострадамуса. Он приходил, казалось, с первыми лучами солнца и уходил с пришедшей темнотой ― или это солнце вставало и садилось вместе с прорицателем. Мужчина бережно и аккуратно, очень-очень осторожно осматривал её, ухаживал за ранами, стараясь избавиться от последствий насилия как можно быстрее. Руки у него были тёплые, шершавые, большие.
В какой-то момент, Серсея услышала разговор своей матери и Нострадамуса. Его рука лежала у неё на локте, было слегка холодно, а потом Екатерина что-то сказала ― Серсея узнала голос, но не поняла ни слова, будто королева говорила на другом языке ― и Нострадамус отстранился. Его рука исчезла, и принцесса безотчётно потянулась за ней. Её ладонь ― бледная и трясущаяся ― с невероятной силой вцепилась в широкое запястье Нострадамуса.
― Серсея! ― крикнула Екатерина, мгновенно оказываясь рядом. Нострадамус, не вырывая руки, опустился рядом с кроватью на колени и молчал, молчал тогда, когда Серсее нужен был его голос.
Нужно было его увидеть.
Она с трудом повернула голову, и прошло несколько бесконечно долгих минут, прежде чем она смогла открыть глаза. Ненадолго ― Нострадамус всё так же расплывался перед глазами, как и в ту ночь, но он всё-таки был, она видела его, она чувствовала его под рукой, крепче сжимая запястье, будто боясь, что прорицатель вот-вот исчезнет.
― Ност… амус, ― прохрипела она.
Всего на несколько секунд мужчина перестал расплываться перед глазами, и Серсея увидела; не только его, но и то, что он предсказывал ей, то, что она не поняла в тот вечер, когда ударила его.
Она желала почувствовать себя нужной, чистой, любимой. Женщиной. Женщиной, к которой испытывают что-то помимо жалости, похоти или гадливости. Только один человек мог дать ей это.