— Но тот, кто спас меня… ― снова попыталась возразить Серсея, но Нострадамус перебил её.
— Вы сами.
— И Вы. Вы отрубили руку человеку, который пытался взять меня силой, потом воткнули в него меч. Екатерина сказала, что Вы отказались от награды, ― девушка вздохнула и испытывавше посмотрела на прорицателя. ― Быть может, Вы примите её от меня? Я прошу Вас. Есть ли у Вас желание, которое могу исполнить как личную благодарность? Быть может, Вы что-то хотите?
Нострадамус посмотрел на неё ― как-то странно, таким взглядом, которому Серсея не могла найти определение, понять его значение.
Он выглядел печальным. Серсея никогда не видела его таким.
— Я хочу то, что Вы дать мне, к сожалению, не в силах, ― сказал он тихо, но Серсея отчётливо услышала каждое слово. Голос его был сух и лишён чувств.
Она попыталась улыбнуться, но вышло не очень.
— Что же это? Каково Ваше желание, что Королевская кобра, любимица королевы Медичи не может его исполнить? ― Нострадамус молчал. Принцесса тяжело вздохнула. ― Хорошо, в любом случае, знайте, что я буду ждать его. Обратитесь ко мне с любой просьбой или проблемой.
— Я благодарю Вас, ― сказал Нострадамус и поднялся. Видимо, оставаться в комнате он больше не хотел. Серсея заметила, каким усталым он выглядел, наверное, непросто было кружиться вокруг неё все эти дни, практически без сна и продыху.
― Извините, что попросила прийти Вас так поздно.
― Ничего, миледи, ― улыбнулся мужчина. ― Я понимаю, что Вами двигало.
— Скажите… ― Серсея сделала робкий, почти неуверенный шаг вперед и замерла на расстоянии вытянутой руки от мужчины. ― Как теперь я перестану быть девушкой?
Прорицатель молчал какое-то время, а потом тихо произнёс:
— Это будет человек, который Вас безмерно любит. С ним Вы потеряете невинность. Это тот самый человек, за которого Вы выйдете замуж. Это не насилие, это Ваша первая брачная ночь. Он любит Вас.
— А я его?
— Этого я не вижу, простите.
— Спасибо, ― Серсея улыбнулась, а Нострадамус вновь отметил, каким прекрасным становилось её лицо в такие моменты. Зелёные глаза сверкали ещё ярче, без того изящные черты смягчались ещё больше, и в сочетании с белокурыми волосами это делало её похожую на настоящего ангела.
Она отошла от мужчины, подошла к своему столу и извлекла из шкатулки брошку в виде золотой кобры, украшенную зелёными маленькими изумрудами.
― Возьмите.
― Не стоит…
― Возьмите, ― жёстко повторила Серсея, а потом сама взяла руку Нострадамуса и вложила в неё брошь. ― Это мой личный символ, я хочу отдать его Вам, потому что Вы спасли меня. Не отказывайтесь.
Прорицатель какое-то время рассматривал золотое украшение, а потом взял руку Серсеи и прикоснулся к ней лёгким, благодарственным поцелуем.
― Благодарю Вас. Я буду носить его у сердца.
Нострадамус вышел, коротко улыбнувшись ей на прощание. Серсея же была теперь уверенна не только в том, что её больше не изнасилуют. В эту ночь она как никогда ясно осознала ― Нострадамус был в неё влюблен.
========== десять. серсея, девочка, что случилось ==========
Серсея ещё никого не любила. Или наоборот ― она любила отца и мать, любила братьев и сестёр, но никогда прежде не любила ни одного мужчину. Собранная и знающая чего хочет от жизни принцесса не хотела в кого-то влюбляться. У неё было слишком много примеров того, как любовь разрушает человека ― Екатерина, Франциск, Себастьян… Она считала, что Генрих выдаст её за какого-нибудь вельможу, чтобы скрепить союз между семьями. Конечно, как бастард она не могла выйти за короля как Елизавета, но вполне могла стать женой политика или какого-нибудь другого не последнего человека во Франции или в любой другой дружественной стране.
Но Нострадамус… Чёрт возьми, Серсея до сих пор не могла понять, что это такое было?
Она не могла даже быть уверенной, что прорицатель действительно к ней что-то испытывает, его забота могла быть продиктована его врачебными обязанностями, он мог как слуга заботиться о принцессе, и всё же… всё же!
Серсея даже не представляла, что с этим можно сделать, как ей себя вести дальше. Она была многим обязана Нострадамусу ― своей жизнью, своим здоровьем, моральным и физическим.
Желая немного успокоиться, Серсея направилась на конюшню. Но, вопреки ожиданиям, там случилось нечто, что окончательно выбилось её из головы. Именно это было причиной того, что утром после завтрака принцесса оказалась около дверей комнаты своего отца.
Страж, послушно склонившись, скрылся за дверью королевских покоев. Серсея стояла, судорожно вытирая слёзы с глаз, но чем больше она пыталась справиться со слезами, тем быстрее они текли из её глаз. Камила, вся бледная и испуганная, стояла позади и лишь зло сверкала глазами в оставшегося стражника, чтобы тот перестал бросать на принцессу непонимающий, сочувствующий взгляд.
Второй страж вернулся и сдержанно пригласил принцессу войти. Серсея влетела в комнату отца, радуясь, что с Генрихом не было его любовниц, и совершенно не задумываясь о том, как она выглядит. А выглядела девушка наверняка не лучшим образом ― зарёванная, с покрасневшими от слёз глазами, но бледная и испуганная, судорожно сжимающая подол своего платья.
― Отец, ― пробормотала она неуверенно, слегка поклонившись. Серсея уже пожалела, что пришла сюда. Принцесса никогда ничего не требовала от Генриха и редко жаловалась на свои проблемы. Но ведь… Ведь то, что она увидела — было не только её проблемой, верно?
Увидев заплаканное лицо дочери, король стремительно выпрямился.
― Серсея, девочка, что случилось? ― он называл её «девочкой» только в особые моменты прилива отцовской нежности.
― Мой конь… Агнус. Ночью кто-то… ― тут Серсея снова сорвалась на плач и не смогла продолжить фразу. Генрих мгновенно оказался рядом, обнял Серсею, прижав её к своей груди, и громко окликнул стражу.
― Где фрейлины? ― сурово спросил он, и в комнату тут же впихнули испуганную, бледную Камилу. ― Что произошло с моей дочерью? Почему она плачет?
Камила сама выглядела не лучше, но отвешенный ею поклон был безупречен.
― Мы сегодня хотели прогуляться верхом с Её Светлостью, ― начала фрейлина дрожащим голосом. ― Пришли в конюшню, однако… Конь миледи был обезглавлен, ― выдав последнюю фразу, она зажмурилась, будто её убьют прямо сейчас, на месте.
В покоях было тихо.
― Что значит обезглавлен? ― плохо сдерживая ярость, спросил Генрих. Это было немыслимо ― пробраться в королевскую конюшню и убить не просто какую-то лошадь, а коня принцессы, любимой дочери короля, его подарок.
Серсея коротко всхлипнула и отстранилась от отца.
― Ему отрубили голову и подвесили на потолок, ― рассказала Серсея, хотя слёзы продолжали течь по опухшему лицу. ― Мы пришли, её как раз снимали. А на дверях его был нарисован знак еретиков.
― Еретики в моём доме? ― загремел Генрих так, что Камила подпрыгнула на месте, и даже Серсея вздрогнула. Она отстранилась, и король стремительно метнулся вперёд. ― Найдите этих неверных и приведите ко мне, я сам их казню!
Стражи послушно выбежали из комнаты. Генрих вцепился себе в голову, широким шагом измерил комнату, а потом посмотрел на дочь.
― Иди к себе, Серсея, ― но тут же помотал головой. ― Нет, пусть лучше Нострадамус даст тебе успокоительное. Мы поймаем этих ублюдков, и их головы украсят пики дворца! ― с каждым словом Генрих ярился всё больше. Он метался, словно зверь в клетке. Бросив на дочь полный боли взгляд, король поцеловал её в лоб и направился к выходу. Серсея, не имея вариантов, направилась за ним, без желания оставаться в комнате короля.
Особенно в комнате, где имя её отца на инициалах переплеталось с именем Дианы.
К Нострадамусу она пошла не сразу. Во-первых, она все ещё не знала, как вести себя с ним, что делать с теми чувствами, которые он ― по мнению Серсеи ― испытывал к ней. Нострадамус… Наверное, он всё-таки был ей кем-то вроде друга, особенно теперь, и ранить его чувства не хотелось, но…
Серсея никогда никого не любила. Она знала, как любить семью, но как любить мужчину? Что она должна была делать? Возможно, она сама дала ему повод влюбиться в неё ― тот поцелуй, которого принцесса хотела. Ей двигало нечто, заставившее в тот раз поцеловать прорицателя, её легкий флирт, который всё-таки был. Она знала, что иногда дети могут влюбляться во взрослых, которые их окружают, а Нострадамус был с Серсеей все её детство. Она считала нормальным держать его при себе, даже если иногда он внушал ей нечто, похожее на страх.