Да и зачем он побежал за ней? Мог сделать вид, что ничего не было. Почему он сейчас стоял рядом с ней и оправдывался?
― Вы правы ― не вожу, ― согласился Нострадамус, и смотрел он на неё как-то… странно.
― Простите ещё раз, ― она потянулась к нему ладонью, будто желая отодвинуть со своего пути, но неловко движение вперед осложнилось её платьем в несколько слоев, отчего девушка потеряла равновесие и начала падать. Но Нострадамус вовремя подхватил её под руки и неожиданно крепко прижал за талию к себе. Она уткнулась носом в его грудь, и в тот же миг резкий мужской запах наполнил все пространство вокруг, посылая дрожь возбуждения по позвоночнику и вниз живота. Ей показалось, что в коридоре стало невыносимо жарко, дыхание и сердцебиение принцессы участились, а кровь зашумела в ушах.
Серсея обратила свой затуманенный взор на мужчину ― человека, который внезапно оказался в неё влюблен, и в которого внезапно влюблялась она. Но Серсея точно знала одно ― она не должна была находиться рядом с ним так близко спустя всего несколько минут после того, как застала его… с другой женщиной.
― Я не могу. Это выше моих сил, простите, ― извинился он вроде даже искренни, но Серсея ему не поверила. Да и как она могла поверить в то, что он сожалеет об этом.
Нострадамус прижался ещё крепче, не давая сдвинуться с места и блокируя любые попытки сопротивления. Он не был груб, и это мешало Серсее бороться с ним на равных. Особенно сейчас, когда любовь в ней выросла так сильно. Она ведь знала, что нельзя позволять этому случиться, нельзя поддаваться сладкому плену иллюзий. Падать всегда было больно.
Её еле уловимый аромат вина и пшеницы в эту же секунду стал для него единственным, чем бы он хотел дышать. Он прекрасно помнил этот запах, он всегда был там, где была Серсея.
Окутанный лучшим из всех запахов, он впился в губы девушки поцелуем. Настолько жарким, что ветер, гуляющий по коридорам и каменные стены казались раскаленными и совсем не остужали разгоряченную кожу. Как и ожидал Нострадамус, первые несколько мгновений он чувствовал борьбу со стороны девушки, ее все еще смущало ее нахождение в объятьях прорицателя. Но эти мысли быстро улетучились, стоило только поцелую углубиться и стать поистине неистовым и властным.
Нострадамус брал, повелевал и подчинял все мысли принцессы Медичи. Он сжимал её в своих руках до тех пор, пока не почувствовал не менее горячий отклик от девушки. Они желали друг друга, тоска, сжирающая их до этого момента, стала таять и превращаться в неугасаемую и всеобъемлющую страсть.
Смотря в сверкающие глаза Нострадамуса, принцесса и вовсе забыла о любых своих «нет». Всё вдруг начало казаться правильным, все «против» неожиданно стали «за».
Резкий оглушительный звук врывается в хрупкий мир, жестоко возвращая в реальность. Совсем рядом, за поворотом раздается какой-то звон, стук, шум голосов. Во внезапной гулкой тишине тяжелое частое дыхание оглушает. Серсея вдруг понимает, чем и с кем она занимается. Осознание вины подкатывает комком к горлу.
— Отпусти… Отпусти меня… — Серсея начинает вырываться, стараясь не смотреть Нострадамусу в лицо. Он медленно разжимает руки. Молча наблюдает как принцесса торопливо поправляет волосы и одежду.
Серсея кинула только один, один единственный взгляд на Нострадамуса. Потом, поджав губы, она испытала нечто, похожее на вину перед ним. Нет, она идиотка, и опять ошиблась ― прорицатель был в неё влюблен. Иначе он бы не пошел за ней, иначе не предпочёл обществу девушки, которой, наверняка, заплатил, нелепые объяснения перед ней.
Не зная, что сказать, Серсея просто позорно сбегает, так и не посмев больше на него взглянуть.
***
Михайлов день ― весёлый и сытный праздник, поскольку хлеба пока много, выручены деньги за коноплю и овёс, да и работы основные закончены. Название дня происходит от имени Архангела Михаила. С этим днём не было связано никаких особых обычаев, хотя к нему приурочены общественные и семейные праздники, связанные с культом предков и рода. Но это был любимый праздник отца Генриха, поэтому его традиционно отмечали каждый год, с присущим Франции размахом.
У Серсеи было хорошее настроение, но она бы не призналась в этом ни за что на свете. В большей степени из-за того, что Баш, ненавистный родной братец, долгое время был едва ли не присмерти. Серсея не желала ему смерти, но отчего-то видеть то, как он мучился, было ей в радость. Она навестила его всего один раз вместе с Франциском, потому что отец уже начал на неё зло посматривать, и Екатерина посоветовала всё-таки сходить, и хотя бы посочувствовать Себастьяну.
― И постарайся не злорадствовать, ― усмехнулась Екатерина, проходя с дочерью под руку по коридору. ― Конечно, ранение Баша принесло нам больше пользы, чем вреда, но старайся держать маску.
Она действительно пришла, вместе с Франциском, но за все те десять минут, что стояла чуть в стороне от братьев, смогла лишь выдавить: «Скорейшего выздоровления». Больше её внимание привлекал, разумеется, Нострадамус. Она испытывала глухое раздражение от того, как пренебрежительно Себастьян относился к тому человеку, который спас его. Конечно, она не решалась что-то сказать по этому поводу, лишь стояла в стороне и исходила не выплеснутым ядом.
― Он не умрет, ― заметил Нострадамус, видя, какой заинтересованный взгляд бросает принцесса на рану Себастьяна.
― Иногда ты делаешь свою работу слишком хорошо, ― произнесла она и тут же покачала головой. ― Я до сих пор не отравила его лишь потому, что если бастард помрёт, Генрих тебе голову снесёт.
― Рад слышать, что Вас беспокоит моя голова.
Серсея подняла на него взгляд и хитро прищурилась. Точно змея, королевская кобра Медичи. Она с надеждой поинтересовалась о состоянии брата, и до прорицателя дошло: та с удовольствием порадуется смертельной болезни Себастьяна.
― Твоя голова мне нравится на плечах.
Нострадамус ей усмехнулся. Серсея порадовалась тому, что занятые обсуждением Томаши, Франциск и Себастьян не обратили на неё внимание.
Помимо мрачного удовольствия от страданий брата, она испытала ещё и глухую ярость. Нострадамус понимал, чем она была вызвана. Придя сюда, Серсея, как и любой другой человек с душой, человек с чувствами, не могла не испытать сожаление по поводу страдающего человека. Не по поводу Баша, а просто человека ― безликого. Но едва у него появился образ родного брата, вся жалость улетучилась. Девушка попыталась проявить сострадание, и за это непонимание, за эту слабость она попытается отплатить вдвойне жестоко.
За день до праздника, Генрих объявил всему двору, что вместо обычного традиционного бала, в Михайлов день будет маскарад. Это привело принцессу в восторг ― она долго думала над образом, который могла создать, пока Камила не подсказала ей одну идею.
Белое длинное платье, которое мягко облегает линию груди и свободными складками струилось по талии и линии бедер, украшенное золотистой вышивкой. Сверху была накидка с длинными рукавами небесно-голубого цвета, а открытое горло украшало золотое, блестящее ожерелье. Золотые волосы, завитые на крупные локоны, каскадом опускались вниз по спине, и кое-где в них умело были вплетены соколиные перья.
― Боже, боже! ― Серсея с улыбкой посмотрела на приближающегося Франциска, который окинул сестру тёплым взглядом. ― Я думал, что ты будешь королевой… но ты настоящая богиня!
― И это мне говорит Святой Михаил? ― улыбнулась Серсея, и Франциск рассмеялся. Он поймал слугу и взял у него бокал белого вина, зная, как сестра его любит. Протянув его девушке, мужчина неумело поклонился. ― Прошу Вас, прекраснейшая богиня.
Серсея и Франциск рассмеялись. Чокнувшись бокалами, брат с сестрой пожелали друг другу счастливого праздника и перешли к нейтральным темам разговора ― подальше и от английского предателя Саймона, и португальского принца, который при каждом удобном случае подчеркивал, кому теперь принадлежала Мария, королева Шотландии. Судя по всему, Франциск был на взводе ― из-за нападения на Себастьяна, из-за всей ситуации в целом, и только то, что Серсея была в безопасности после всего произошедшего, немного радовало дофина.