Как и его отец.
Окрыленная этой мыслью, Серсея потянулась вперёд, касаясь мужских губ своими. Колкая борода привычно пощекотала нежную кожу её лица, и Серсея положила руку на щёку Нострадамуса. Огонь в груди грозит превратится во всепоглощающее пламя. Вторая рука вспорхнула ему на плечо ― он и не думает шевелиться. Выдыхает, и её шею опаляет жар.
Серсея прикрыла глаза, стараясь полностью сосредоточиться на глубоком чувстве внутри себя. Чувстве, которое приходит к ней по ночам, чувстве, которое она ощущала везде, куда бы ни пошла. Ей так хорошо. Принцесса бы могла сидеть так всю вечность.
Принцесса прижалась к Нострадамусу ещё плотнее, целуя его в шею, и он со вздохом прикрыл глаза. Нострадамус не долго позволяет Серсее вести. Обхватывает её талию и одним движением заставляет откинуться спиной на кушетку. Серсея довольно смеётся, когда Нострадамус целует её ― до безумия медленно и глубоко. От одного этого поцелуя голова начинает кружиться, и Серсея полностью теряет себя. Девушка всегда растворяется в нём.
― Если бы ты знала, насколько прекрасна, ― шепчет Нострадамус в нескольких миллиметрах от губ жены. Она потерлась о него бедрами, с наслаждением слушая его прерывистое дыхание. Серсея почувствовала его плоть, упирающуюся в нежную влажную кожу, и сама выгнулась навстречу, замирая от предвкушения.
― Я знаю, ― слегка удивлённо говорит Серсея. Она и вправду всегда знала, насколько красивой была, и даже иногда не стеснялась этим пользоваться. Красивой улыбкой иногда можно добиться не меньше, чем грамотными речами.
― Нет, любовь моя, ты даже не представляешь, ― возражает Нострадамус, гладя её по волосам, и это неожиданно заставляет глаза принцессы заслезиться. Она считала себя прекрасной, но Нострадамус видел её ещё лучше, чем она была. Подобное признание выбило её из колеи ― она ещё не привыкла, что можно её любить так, как любил Нострадамус.
Нострадамус приподнял юбки платья, развёл ей ноги и плотно прижимался пахом. От подобного действия так и пахло похотью, и совсем неожиданно, это привело Серсею в дикий восторг, чувствуя возбуждение мужа. Нострадамус никогда не отказывал ей в ласке, если она просила, и она никогда не искала причины, чтобы не делить с мужем постель. Это не было главным в их отношениях, но в объятьях прорицателя она становилась будто целой. Нострадамус был способен скрыть её от целого мира, и в последнее время, на фоне всего происходящего безумия во французском дворе и собственных идей Серсеи, это было именно тем, чего она желала. Нострадамус крепко сжимал её бедра, медленно и уверенно насаживая на себя.
Спустя несколько мгновений, муж задвигался в ней лихорадочно, обхватывая округлившийся живот. Серсея тихо рассмеялась, мешая смех с тихим надрывным хрипом удовольствия: по каким-то причинам, ему нравился именно живот, круглый, заметный, тёплый и мягкий. Нострадамуса не привлекала отдельная часть её тела, она вся была желанна для него, но вот эта часть тела, единственная выдававшая положение леди Нострдам, вызывала в нём искренний восторг и возбуждение, которые он и доказывал аккуратными ласками, мозолистыми ладонями.
Они были супругами почти уже полгода, и Серсея знала Нострадамуса. Он мог брать её грубо — так, что комнату потом приходится собирать едва ли по кусочкам. Он мог быть таким нежным, как будто Серсея самое хрупкое создание во Вселенной. Нострадамус невесомо провёл пальцами по её щеке, по шее и ключицам, обвёл декольте, и замер, смакуя ощущение гладкой шелковистой кожи под ними. Сколько лет он мечтал дотронуться до неё так, как дотрагивается мужчина до желанной женщины. Сотни заботливых прикосновений врача не смогли бы заменить одно такое. Даже спустя столько времени, он всё ещё не мог поверить, что Серсея Медичи стала его женой.
Нострадамус хрипло простонал, довольно уткнувшись носом ей в шею. Грудь Серсеи в преддверии рождения младенца была по-новому упругой и высокой, мягкой и чувствительной, ноги поражали стройностью и изяществом, кожа благоухала уже знакомым ароматом, а густые светлые волосы сводили прорицателя с ума. Никто не мог сравниться с его прекрасной леди-женой.
Серсея дергает бедрами, хрипло выстанывая что-то, что могло быть его именем. Заправляет волосы за уши и хрипит какой-то несвязанный бред. Её глаза горят, в них мешаются все известные ему чувства мира. Её грудь идеально подходит его ладоням. Как она красива, когда стонет под ним и выкрикивает его имя. Он видит её всю, полностью раскрывающуюся перед ним, отдающую себя.
Нострадамус что-то пробормотал куда-то ей в щёку, и Серсея потянулась за очередным поцелуем, нетерпеливо облизнув губы и впившись ногтями в широкие мужские плечи. Она не сомневалась — даже через рубашку ей удалось оставить пару царапин любимому супругу.
Серсея сильно свела бёдра, почти до боли, и Нострадамус хрипло простонал ей в шею. Её руки скользнули вверх к шее, путаясь в волосах, наклоняя его к себе. Она поймала его губы, приникая к ним, прижимаясь всем телом. Так необходимо. Так правильно.
― Моя, только моя, ― прохрипел Нострадамус, резко двигая бедрами. Он крепче ухватил Серсею за бедро, стиснул и толкнулся с удвоенной силой. Он хотел растянуть долгожданное наслаждение, но разрядка нашла его жену слишком быстро, чересчур долгой была прелюдия к этому сладостному мигу.
Серсея продолжала тихо посмеиваться ему в шею, бездумно поглаживая горячую кожу за отворотом его рубашки и не испытывая неудобства из-за весьма однозначной позы. Волосы её слегка взлохматились, платье наверняка было помято, но принцессу это не волновало. Сегодня она была в каком-то излишне хорошем настроение, и Нострадамус задался вопросом, отчего.
― Что тебя так веселит? ― наконец задал он вопрос слегка сиплым голосом, внимательно вглядываясь в зелёные глаза Серсеи. Девушка почувствовала, как краска заливает её лицо — он продолжал находиться внутри, а она даже не заметила этого — настолько естественным теперь стало это ощущение.
― Я не знаю, ― честно призналась принцесса. ― Просто сегодня я внезапно подумала о том, что всё это не продлится вечно. Все эти противостояния и войны, все эти интриги. Они однажды закончатся, верно? Или станут не такими важными. И ещё я думала о нашем мальчике, ― она погладила живот. Нострадамус вздохнул и вышел из неё, поправляя одежду на себе и на задумавшейся о чём-то жене. Серсея устало вздохнула, чувствуя внутри звенящую пустоту, пока Нострадамус осторожно укладывал её на подушки и аккуратно натягивал платье на бесстыдно открытую грудь. Его рука с ощутимой нежностью принялась перебирать спутанные волосы Серсеи. ― О нашем ребёнке. Знаешь, мне сейчас кажется странным, что я могла не любить его, ― призналась она, слегка недовольно сведя брови и принимая сидячее положение. Ничего не напоминало о царившей несколько секунд страсти, кроме приятных отголосков в теле. Нострадамус внимательно слушал жену, тоже положив руку на её живот. ― Это звучит как бред, но я чувствую, что он любит меня. Это так странно, но я знаю, что он будет любить меня очень сильно, будет верным и преданным сыном. Он станет достойным наследником и для династии Валуа, и для нас самих, ― Серсея с улыбкой посмотрела в родное лицо мужа.
Нострадамус аккуратно погладил живот жены, старясь сильно не давить. Уверенность Серсеи в их будущем была очаровательной и трогательной. Чувство покоя и правильности происходящего не покидало его. Думать не хотелось совсем. Потом будет время анализировать, сейчас в душе прорицателя царило умиротворение. Он аккуратно подтянул девушку, плотнее прижимая Серсею к себе. Ему всегда нравилось обнимать её после занятия любовью, а от места его привычка, кажется, не зависела.
― Я, кстати, задумалась об именах, ― более бодро сообщила она. ― Оставшиеся месяцы пролетят, мы и не заметим.
― И что ты надумала? ― с любопытством спросил Нострадамус. Сам он не затрагивал эту тему, хотя иногда раздумывал о том, какое имя можно дать будущему наследнику. Ведь Серсея сама сказала ― это будет именно наследник, для них обоих, желанный первенец. И пусть ни Серсея, ни Нострадамус не говорили об этом вслух, главная ценность этого ребёнка была в том, что он был именно их; тем, кто свяжет их навсегда.