― Я?! ― удивленно воскликнула Серсея, недоумённо посмотрев на мужа.
― Ты плохо себя чувствуешь, тошнота и сонливость стали обычным делом, ― Нострадамус положил руку ей на живот, стараясь воззвать к её материнскому инстинкту. ― Серсея, у тебя нет сил. А те, что есть, ты тратишь на дворцовые интриги. Это ужасно.
― И что ты хочешь предложить? ― устало спросила леди Нострдам. Она не нашла в себе силы спорить, к тому же, супруг был прав. ― Ты бы не завёл этот разговор, если бы не собирался мне что-то предложить.
Сегодня принцесса выглядела особенно плохо и вместо того, чтобы отдохнуть, она собиралась устроить какой-то праздник для своей матери Екатерины, дабы напомнить о том, что Екатерина де Медичи ― королева Франции. Опасения накрыли Нострадамуса новой удушающей волной.
Он вытащил из кармана флакончик с какой-то бесцветной жидкостью. Серсея нахмурилась, принимая склянку.
― Это сонное зелье. Оно безобидно для ребёнка.
― И сколько я буду спать? ― поинтересовалась она.
― Дня два.
Серсея раздраженно выдохнула. На два дня выпасть из жизни дворца ― ужасная перспектива, ей вовсе этого не хотелось. И вместе с тем ― она так устала. Ей хотелось просто забыться на несколько дней, выспаться, впервые поставить себя выше всех. Себя и своего ребенка. Чтобы она была в порядке, чтобы сын был в порядке, и чтобы Нострадамус не переживал за неё. Ради своего спокойствия, ради собственного здоровья и здоровья ребёнка можно было немного потерпеть.
Кроме того, что она могла сделать сейчас? Баш тонул в своих кошмарах, Мария была бессильна, казнь Екатерины король отменил, а Франциск был с Лолой в Париже. Она могла отдохнуть, Нострадамус был прав. Кроме того, если она этим успокоит любимого мужа, почему бы и нет?
Она улыбнулась Нострадамусу.
Тёплые пальцы свободной руки Серсеи чуть тронули лицо супруга, заставляя смотреть в зелёные глаза. Большой палец прочертил линию нижней губы, заботливо, нежно. Так касаются только ангелы. Но рядом с Нострадамусом был демон. И поэтому невинная нежность плещется, мешаясь на дне со страстью в голубых отблесках глаз. Она придвинулась ближе и чуть поддалась вперёд.
Дыхание с ароматом мелиссы обожгло губы. Прикосновение обещающе-невинное. Юркий язычок чуть пробежался по мужским губам, призывая провалиться в поцелуй. Контроль, сосредоточенность, сдержанность осыпались, оставив наедине только с этим ощущением. Со вкусом подкрашенных губ. Мягких, тёплых, нежных. Её губ, которые невероятно давно хотелось терзать поцелуями невероятной глубины.
― Увидимся через два дня, ― игриво подмигнула она.
Снова поцелуй, и тонкая талия охвачена ладонями. Тёплое хрупкое тело, тонкая кожа с голубыми едва приметными реками вен под ней. Манящая, словно оазис в пустыне. В его руках. От каждого движения её губ, тонких пальцев в волосах все опасения улетают в бездну. Чертит пальцами на груди долгие нежные линии, прижимаясь крепче, выдыхая в губы все обещания, всё, что хотела сказать уже давно… и растапливает окончательно напускное спокойствие Нострадамуса, напускной лёд где-то внутри.
Нострадамус верил, что его решение было правильным. И решиться на такой план, и посвятить в него жену. Серсея поняла его и приняла его идею. Пожалуй, он всерьёз получил самую прекрасную девушку в жены.
========== двадцать семь. серсея не знала, что было хуже ==========
― Франциск должен вернуться, ― скорбно сказал Генрих, глядя на то, как Баш равнодушно смотрит в стену. Он стал ничем, никем, превратился в овощ. Он больше не бежал по коридорам, спасаясь от таинственных всадников, больше не размахивал мечом, сражаясь с невидимым врагом. Он больше не делал ничего.
Теперь в признании Себастьяна не было никакого смысла. Как и в казни Екатерины, прелюбодеяние которой не то что не доказали ― даже не обнаружили. В королеве Медичи было много грехов, но измены мужу и короне среди них не было. Серсея победила, как она и мечтала.
Девушка обхватила свой раздувшийся живот. Повитухи говорили, что она рискует родить раньше срока, но принцесса уже об этом не волновалось. Нострадамус был более, чем прав насчёт этого ― она выспалась, после к ней пришел здоровый аппетит… но принцесса более не верила в это. Вся её беременность состояла из такого ― то хорошо, то плохо, то здорова, то едва находила силы встать с кровати. Она просто уже хотела… освободиться. Родить сына и заботиться о нём, чтобы её нездоровье не отражалось на малыше.
― Нострадамус говорит, что так выглядит человек, когда душа покидает тело. Когда рассудок уходит к Богу, а не к людям, ― сказала она. Баш повернулся на звук её голоса и бегло улыбнулся, а потом снова уставился в стену.
― Неужели это сделал я, Серсея? ― произнёс Генрих. ― Неужели, моя жажда настолько затмила мне глаза, что я принёс в жертву сына?
«Это сделала я, отец» ― вдруг неудержимо захотела она признаться, но вовремя прикусила язык. Ей Генрих ничего не сделает, но отыграется на тех, кого она любила больше всех ― Екатерине и Нострадамусе. Этого она не могла позволить, да и что могло изменить признание? Она перестала подливать зелье Нострадамуса в свечи Баша уже давно, но брат продолжал сходить с ума и в конце концов превратился в это: в безвольную куклу, заполненную органами, но почти не думающую и говорящую. Он изредка отвечал на вопросы Марии, но почему-то чаще всего просто рисовал корабли. Везде ― на стенах, на дереве, на листах бумаги. Один раз Генрих спросил его, зачем он это делает, и Себастьян ответил, что на этих кораблях он уплывёт из Франции, где его хотят убить.
Серсее было его жалко. Диану жалко не было, а Себастьяна ― да. Но принцесса не могла представить себе мир, в котором её матери Екатерины или брата Франциска не будет. Иногда надо пожертвовать одним, чтобы спасти остальных, и Серсея принесла эту жертву. Не одна, никакие грехи она не вершила в одиночку, но тут… тут Серсеи было жалко Себастьяна.
Она не знала, что ответить отцу. Лишнее слово ― и он всё поймет, не скажет ― разобьет ему сердце. Конечно, ей было не очень интересно сердце Генриха, но отец любил её, и Серсея не могла этого отрицать. Она должна была поддержать его хоть как-то.
― Некоторые люди просто не созданы для этого. Для трона, власти, ― безразлично произнесла она. Леди Нострдам уже думала, что можно сказать об этом, ведь знала, что отец захочет обсудить. ― Он мог справиться, а мог и нет. Кто же виноват, что так случилось? Никто не знал.
― Я должен был увидеть тревожные знаки.
― Вокруг столько слуг, лордов… Мария всегда была рядом, ― сказала она, дабы как-то облегчить душу отца. Он ― король, и у него есть более важные дела, чем следить за сыном. Другие должны были заметить, что бастард сходит с ума. Другие заметили, но сказать не осмелились. Серсея их не могла в этом винить.
― Ну, теперь ты будешь довольна, ― внезапно произнес Генрих, и Серсея непонимающе посмотрела на короля. ― Через несколько дней Себастьян отправляется в Рим, к родственникам Дианы. Там он станет монахом. Екатерина останется королевой, а Франциск ― дофином. Все будет, как ты хотела.
― Как все хотели. И как должно было быть, ― беспощадно добавила она. ― Отец, ― последнее слово заставило Генриха побледнеть. Баш подпрыгнул на месте и тихо рассмеялся, а потом схватил перо и снова начал рисовать корабль. Серсея вышла.
― Как Себастьян? ― спросил Нострадамус, едва она вернулась в их покои. Серсея растерянно погладила себя по запястью.
― Его разум теперь равен разуму ребенка, ― сказала девушка. ― У нас всё получилось.
Нострадамус протянул руки, и Серсея позволила обнять себя, утягивая в надёжный, спокойный кокон мужских объятий.
― Жалеешь? ― спросил прорицатель, чувствуя, как руки жены медленно обвиваются вокруг его торса, а сама она зарывается лицом в рубашку у него на груди.