― Нет, ― покачала головой принцесса. ― Иногда стоит принимать подобные решения. Маленькое зло ради большого добра, из двух зол выбирают меньшее, пожертвовать одним, чтобы спасти остальных ― и всё в таком духе.
Серсея усмехнулась и снова качнула головой. Кажется, несмотря ни на что, в ней было искреннее сочувствие к бастарду, который пытался сломать жизнь Франциску и другим законным детям Генриха и Екатерины. Она полагала себя холодной и сдержанной королевской коброй, но в ней было намного больше чувств, чем кто-либо знал. Возможно, всю многогранность её сердца и чувств знал Нострадамус, её муж, который знал её больше, чем самого себя.
Она неожиданно замирает перед мужем, прижимаясь всем телом, опутывая руками шею и приникая губами к его губам в безумной пляске. Кусая, удушливо заполняя собой мир, выпивая и забирая дыхание. И тонкие пальцы тянут все застёжки одежды, что она успевает нащупать. Улыбка в поцелуе и снова полубезумный напор. Душа ангела, желания демона… страсть, присущая человеческому существу и только ему.
― Нет, ― тут же отстранился мужчина, но Серсея крепко схватила его за запястье. ― Что ты делаешь?
― Хочу заняться с тобой любовь.
― Ты носишь ребёнка.
Серсея мазнула губами по мужскому, колючему подбородку и тихо рассмеялась.
― Но я же ношу нашего ребенка.
― Тебе может это навредить, ― терпеливо объяснил Нострадамус. В душе он удивился ― неужели она этого не понимала? Или её желание было так велико, что она об этом просто не думала? Конечно, это польстило ― ведь случилось то, о чём он желал с момента их брака. Она хотела его, хотела быть с ним, хотела, чтобы он был в ней, и для Нострадамуса это многое значило. Он был для жены не просто любимым, он был для неё желанным.
Но сейчас их желание не имело значение, только здоровье ребёнка. Если что-то случится, Серсея может серьёзно пострадать.
Жена, кажется, была немного другого мнения. Высокая и полная грудь, закреплённая, подобно бриллиантовой оправой и корсетом скромного платья, легко заколебалась в такт её смеху.
— Не отталкивай, — чуть улыбнулась Серсея, — это сильнее нас…
— Значительно сильнее, — согласился Нострадамус, улыбаясь ей.
Гибкая, тонкая… «Чем я заслужил тебя…» — многотысячный раз проносится в уме прорицателя. Она делает несколько шагов навстречу, словно подхваченная порывом ветра, в развевающемся платье, почти невесомом, как и она сама. И этот невыносимо свежий поцелуй вкуса вина… Тонкие пальцы зарываются в волосы, притягивая ближе, пытаясь слиться, снова стать тем, чем становятся только истинно любящие.
Вновь скользящие по лицу пальцы прочерчивают каждую деталь, каждую черту. Её маленькая игра, бесконечное изучение. Кошачья привычка прижиматься лицом, танцуя, кружась вокруг, извиваясь ловким невесомым вихрем, собирая потоки восходящей силы.
Нострадамус любил её. Как умел.
А умел он жадно и требовательно, с истинно королевским размахом. Он любил носить её на руках, любил целовать её плечи. Питал непростительную слабость к запаху её волос и теплу её кожи. Любил класть голову к ней на колени и слушать странные истории.
Одежда разлетается торопливо, словно всякий раз, как первый, молодость, юность, хрупкость… Не упиваться ею невозможно. Свежий бриз в удушливом аду и в благоухающем раю. Жадно скользящие по телу пальцы, обводящие каждую часть его снова и снова, ласкающие, дразнящие. Подводящие к грани искушения, доступной только демонам с ангельской нежностью.
Нострадамус увлекает её на кровать, поддерживая под ягодицы, покрывая поцелуями тонкую нежную шею. И под кожей отбивается пульс, трепещущий, бьющийся всё быстрее, разгоняющий бурлящую от страсти кровь. Серсея чуть вздрагивает, когда Нострадамус прикусывает бьющуюся ярёмную вену, разрывая тишину стоном удовольствия. Лёгкая женственная фигура опутывает прорицателя руками за плечи и притягивает ближе, скользя отвердевшими сосками по груди, сводя с ума одним своим присутствием. Сбывшаяся самая потаённая мечта, самое чистое исполненное желание.
Нежное распростёртое на кушетке тело обхватывает Нострадамуса руками, привлекая так близко, как только возможно. Соединение, и тишину комнаты нарушает её новый сладкий стон. Глубокое возбуждённое дыхание обрывается, покидая её с каждым движением. Прорицатель впивается в мягкие губы, очерчивая её изгибы пальцами, желанные, пленительные. Прикрытые глаза, чуть хмурая морщинка между бровей, пальцы обводят его плечи, чуть царапают ноготками кожу. И ему нравится, как Серсея выгибается, стремясь прижаться еще ближе, сильнее. До бесконечной точки слияния. Зелёные глаза распахиваются, губы шепчут в поцелуе имя мужа, как молитву.
Нострадамус, выдыхая в поцелуе стоны, чуть покусывая, чуть оттягивая кожу, проникает языком в рот в бесконечной пляске обоюдного удовольствия.
Пожалуй, это действительно было нужно им обоим.
***
В день, когда уезжал Себастьян, было неожиданно холодно. На Францию падал снег.
Снежинки опускались с небес мягко и безмолвно, как воспоминания. Снег уже засыпал сад, укрыл траву, запорошил кусты, статуи и ветви деревьев. Это зрелище вернуло Серсею в давние холодные ночи одиночество и в долгую зиму её детства.
Снег был не таким густым и таял на волосах обнявшего её Нострадамуса, а снежок, который Серсея хотела слепить, рассыпался у неё в руках. Нострадамус подсадил её на лошади, и она в пляске снежных хлопьев отправилась на пристань.
Себастьян был уже там, как и Генрих. Юноша стоял на коленях в снегу и пытался слепить что-то из рыхлого снега, но у него не получалось. Лицо короля было бесстрастным, но в каждом слове звучал свинец. На реплики слуг он отвечал каким-то ворчанием, но когда приехала дочь, не стало слышно даже такого ответа.
Несмотря на своё положение, она ехала верхом. Когда Нострадамус помог жене слезть с лошади, Баш откинул снежок, который мгновенно развалился и бросился к ней.
― Сестра! ― выкрикнул он, крепко обнимая Серсею. Слова его словно нож пронзили грудь принцессы. Боже милостивый, он… Себастьян любил её в этот момент? Он был рад её видеть?
Девушка удивленно выдохнула, а стража отца напряглась. Впрочем, как и сам король. Нострадамус положил руку на плечо жены, и когда Баш отстранился, привлёк её ближе к себе.
― Себастьян, ― кивнула она. Принцесса не хотела здесь находиться, но Генрих настоял на её присутствии. Вероятно, он догадывался, что безумие и последующее слабоумие Баша вызвано неестественными причинами, и присутствие Серсеи здесь ― своеобразное наказания для дочери.
― Пойдем, я покажу, что нарисовал! ― воодушевлённо сказал Себастьян и сжал её руку, желая, чтобы она последовала за ним. Серсея обернулась на Нострадамуса и двинулась за братом. Муж пошел за ней, не убирая руку с её плеча, точно был привязан к ней. В тусклом свете солнца сверкнула рукоять его меча. Генрих отвернулся.
Баш показал ей свой рисунок на земле из снега — это был большой корабль.
― Очень красиво, ― сказала она, накрывая ладонь Нострадамуса своей, чтобы как-то успокоить его. ― А почему ты всегда рисуешь корабли?
Себастьян рассмеялся ― мелодично и по-доброму, как может смеяться только ребенок.
― Он увезёт меня отсюда, ― сказал он. ― Увезут от убийц, от теней.
Тут Баш резко развернулся и посмотрел на небольшой, но красивый корабль. Очевидно, он был быстрым, и поэтому король выбрал его. Однако в глазах Баша загорелся неподдельный восторг и счастье.
― Они везут меня на корабль, сестра? У меня будет свой корабль, ― Себастьян рассмеялся. ― Я уплыву отсюда, сестра, да?
Серсея сглотнула ком в горле и улыбнулась.
― Да.
Одна из снежинок коснулась его лица, и Баш удирал себя по щеке, словно отгоняя назойливую муху. Глаза его были обращены к морю, далекому горизонту, а на руке таял слабо зажатый кусок снега. Перчатки он где-то потерял. Дыхание застревало в горле, теперь он глядел на неё не узнавая.
Серсея слышала, что он едва прикасался к еде, а по ночам постоянно стонет и метается. Теперь принцесса видела, как исхудало его лицо. Ему больше не было больно от яда в воздухе, но исправить теперь вряд ли что-то можно было. Если Баш и поправится, он никогда не станет прежним.