― Главное, что об этом думает Франциск, ― сказала она и улыбнулась. ― Только его мнение должно что-то значить, ― некоторое время они молчали, а потом леди Нострдам тихо рассмеялась и покачала головой. ― Знаешь, я хочу конфет. Конфет и чаю. А тебе не помешает согреться.
Серсея поднялась, собираясь позвать служанку, но вдруг внутри неё что-то перевернулось. Серсея ощутила острую боль в животе, влага хлынула на бедра. Сын отчаянно брыкнул в её чреве. Дрожь пробежалась по спине Серсеи.
― Серсея? ― крикнула Лола, оказываясь рядом, хватая принцессу за руки, чтобы та не упала на пол. Она с испугом увидела, как под девушкой расползается сначала простое влажное, а потом красное пятно. Лола побледнела. ― Серсея! ― крикнула она, и леди Нострдам что-то пробормотала ей в ответ. Девушка поняла, что Серсея ещё в сознании, и, призвав все силы и спокойствие, позвала фрейлин Серсеи. Принцесса скрестила руки на животе, чтобы защитить дитя. Боль охватила её, стиснув, как кулак великана из сказок, что когда-то рассказывала ей старая няня и королева Екатерина. Дыхание оставило её, она сумела только охнуть. Боль вновь пронзила, и Серсея прикусила губу: похоже было, что сын пробивается наружу, ножами в обеих руках кромсая её тело.
Лола помогла Серсее лечь. Глаза принцессы обратились к небу за окном: чёрному, мутному и беззвёздному.
***
― Ваше Величество. Ваше Величество!
― Камила? ― удивленно произнесла Екатерина. Обсуждающие что-то до этого Франциск и Нострадамус чуть поодаль замолчали и взволнованно взглянули на подлетевшую к ним фрейлину. Генрих сделал шаг к ней.
― Что? ― твердо спросил он, уже зная единственную причину, способную так взволновать фрейлину леди Нострдам. Что-то случилось с его дочерью.
― У леди Серсеи начались схватки, ― выдала Камила.
― Она рожает? ― переспросил Генрих, а потом в его сознание быстро сложились необходимые числа. ― О, Боже! ― воскликнул король, напуганный до глубины души.
========== двадцать восемь. мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать ==========
Беременность всегда была окутана тайной и страхом. Даже юноши, ни разу не бывшие в постели с девушкой, знали ― роды были рискованным делом, так как все матери ― как богатые, так и бедные ― сталкивались с возможностью осложнений или даже смерти. Каждая третья женщина умирала во время родов, поскольку они были основанным суевериях, домыслах и зачастую бессмысленных ритуалах.
Серсея Нострдам была на двадцать восьмой недели беременности, когда у неё внезапно начались схватки.
― Ей ещё рано рожать, ― раздражённо заметил Генрих, стоя под дверями покоев дочери. Обычно, король бы решил заняться своими делами, даже когда рожала Екатерина, он ждал новостей у себя в кабинете, но в эту ночь он не сомкнул глаз, сидел под дверью комнаты дочери вместе с Нострадамусом, Франциском, королевой Марией и её фрейлинами. Екатерина не выдержала и ушла ― ей сообщили, что дети взволнованны столь резким исчезновением всех родных, и она пошла к ним. Королева наверняка вспоминала свои первые роды ― тяжёлые и вместе с тем долгожданные. Когда она родила первого ребенка, её свёкор, король Франциск I, потребовал не только предоставить ему все данные о младенце (включая время рождения), но и продемонстрировать их, чтобы убедиться, что роды правда состоялись. От того ей было еще страшнее и тяжелее, ведь среди всех присутствующих, она понимала Серсею лучше всех. Понимала боль и страх, что исптывала молодая мать.
Франциск остался и смотрел в окно, слишком бледный и взволнованный. Мария хотела его утешить, но он отмахнулся от неё. Парень смотрел на небо, на котором медленно загорались звёзды, а через много часов оно начало светлеть, возвещая о приходе нового дня.
Роды начались внезапно, и рядом с Серсеей оказалась только фрейлина королевы Шотландии ― Лола, которая в последнее время крайне сблизилась с леди Нострдам. Она-то сейчас и была в покоях принцессы, видимо, оказывая какую-то поддержку и помощь, раз её ещё не выгнали.
― Почти на три месяца раньше, ― так же хмуро заметил Нострадамус. Голос его был сухим, но Генрих видел в его глазах пожар, в котором прорицатель сгорал.
— Это ещё неплохо, ― заметила Мария. Она ― вместе с Грир и Кенной ― стояла чуть в сторонке, и судя по тому, как хмурилась, думала больше о том, почему Лола оказалась рядом с Серсеей в этот момент, и что вообще было между ними. ― При должном уходе, всё будет хорошо, но поскольку роды первые… ― Генрих метнул в неё такой взгляд, что Мария замолчала, не продолжав мысль. Франциск осуждающе посмотрел на королеву, поджав тонкие губы.
Но, кажется, всё шло не слишком хорошо. Серсея почти не кричала какое-то время, стойко держась, и лишь слабые стоны доносились из комнаты. Но прошло три часа, и она уже не сдерживала свои крики. Кенна, не выдержав, коротко всхлипнула и поспешила уйти. Грир и Мария, бледнея от каждого нового крика принцессы, оставались стоять на месте, на тот случай, если срочно понадобится помощь.
Нострадамус даже не двигался с места, его пустой взгляд был направлен на стену напротив, а при каждом новом крике жены он вздрагивал, плотнее сжимая сцепленные в замок руки.
Генрих же метался, как запертый зверь. Он то уходил, чтобы не слышать криков дочери, но они, казалось, преследовали его везде, и король возвращался. Это было ужасно. Он отчаянно хотел, чтобы всё это прекратилось, но потом решил, что пусть дочь кричит и надрывается — значит, она всё ещё жива.
Хирург выскользнул из комнаты, на его одежде даже в предрассветной темноте виднелась свежая кровь. Проскользнувшие мимо них женщины несли с собой гору тряпок, из белых полностью окрасившихся в красный. Взглянув на это отвратительное месиво, поборов следом тошноту, Нострадамус попытался представить, сколько крови потеряла его жена. Упрямая кобра так и не захотела, чтобы он был рядом с ней, и его не пустили. Им вообще сообщили не сразу ― у принцессы начались не просто схватки, начались полноценные роды, её успели переодеть и подготовить, принести всё необходимое, позвать за повитухами и врачом, и лишь потом сообщили королевской семье. Понятное дело, что никого в комнату больше не пустили, даже Екатерину ― там был врач и армия повитух, а любой чужой человек мог принести болезнь и вред.
Врач осмотрел всех присутствующих, а потом взгляд его впился в Нострадамуса и короля.
― Что с моей дочерью? ― взвился Генрих немедленно.
Но врач лишь покачал головой, и Григ вскрикнула. Взгляд лекаря перешёл на подорвавшегося с места прорицателя, и внезапно он заговорил ― тихо, спокойно, уверенно.
― Мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать… ― сказал он, так и не продолжив.
Дикий, обезумевший взгляд Генриха впился в Нострадамуса. Король уже испытывал что-то подобное, на последних родах Екатерины, когда ему самому пришлось выбирать между женой и детьми. Он сделал выбор в пользу своей королевы, понимая, что дети скорее всего погибнут, а оставшимся десятерым нужна мать, а ему ― официальная королева, даже если сильные чувства их не связывают. Всё играло для Екатерины.
Но у Нострадамуса и Серсеи всё было по-другому. Они любили друг друга, и ни корона, ни страна не давили на них, поэтому Генрих и представить не мог, в пользу кого сделает выбор: первенец или жена? Потому что он знал, как Серсея желала этого ребенка, желала его живым, и если она выживет, а ребёнок ― умрёт, она себя никогда не простит, и простить мужа, который сделал подобный выбор, ей будет невероятно тяжело. Нострадамус мог потерять их обоих. Нострадамус должен был осознавать, сколько ответственности на себя берет, сколько он ставит на кон ― не просто любовь и безграничное доверие Серсеи, а её саму.
― Серсея, ― выдохнул Нострадамус, и Генрих тяжело выдохнул, почувствовав облегчение, почти благодарность. Прорицатель говорил уверенно, но пронизанным тоской и безысходностью голосом. ― Если придется выбирать, спасите мою жену.
― Да, милорд, ― поклонился лекарь и снова скрылся в покоях. Франциск осознал, что всё это время неразборчиво бормотал одно и то же. Молитва. Молитва сама слетала с его губ.
― Ты сделал правильный выбор, ― хрипло сообщил Генрих и похлопал Нострадамуса по плечу, а потом вместе с ним тяжело опустился на скамью. И снова пришлось ждать.