― Я поздравляю вас, Ваша Светлость, ― произнесла Лола и неожиданно поняла, что плакала всё это время. И что она первая за всё время произнесла долгожданные слова. ― Пусть он будет здоров, крепко, и проживёт долгую жизнь. Господь будет к нему милосерден, его судьба будет великой.
― Спасибо, Лола, ― произнесла Серсея, улыбнувшись. Принцесса неуверенно протянула к ней руку, и Лола ухватилась за неё, сжав слегка дрожащие пальцы, словно обещание в преданной дружбе.
Лола почувствовала, что готова снова потерять сознание от нахлынувших ощущений. Возможно, потому что голова нещадно раскалывалась, ведь последние часы она провела в компании Серсеи, которая надрывно кричала от боли, а возможно потому, что она присутствовала при великом чуде и была безгранична рада за новорождённого… принца. Про себя Лола называла его так. Он был ещё совсем крохой, не прожившим и дня, а она чувствовала в нём яркий характер и силу, что делали его мать настоящей, первой принцессой Франции, и магию, что делала его отца прорицателем. Сезар обещал стать необыкновенным.
В комнату постучались. Она разрешила войти. Это пришёл Франциск, он слабо улыбнулся, но на бледном лице застыл испуг, смешанный с растерянностью. За ним закрылась дверь, и Лола снова вспомнила Париж.
― Лола, ― поприветствовал он, подходя ближе и присаживаясь на корточки рядом с ней.
― Франциск, ― кивнула она в приветствие. Он напоминал ребёнка, впервые получившего разрешение не спать допоздна и не верящего своему счастью.
― Спасибо, что была рядом с моей сестрой, ― сказал он, и в следующее мгновение ловким, незаметным жестом фокусника, что тешит людей на ярмарках, извлёк откуда-то красивый, золотой браслет, украшенный сапфирами и изумрудами.
― Не стоит, ― удивленно проговорила она, действуя больше машинально, нежели действительно отказываясь от подарка. Мать всегда учила Лолу, что от дорогих подарков в первый раз стоит вежливо отказаться, проявляя скромность и смиренность, и старые привычки были живы.
— Это важно для меня, ― настоял Франциск, поглаживая её запястье. Лола не поняла, говорит он про Серсею и её сына, или про саму Лолу, но с улыбкой приняла подарок.
***
Генрих пришёл уже поздним утром, когда Серсея немного отдохнула. Её переодели и привели в порядок. Лекари уже осмотрели принцессу с ребёнком и были удовлетворены состоянием матери и малыша. Платье девушки было из небесно-голубого шелка, длинные золотистые волосы были свежевымыты и завиты, шею её украшало серебряное ожерелье. Очевидно, это был подарок мужа.
Сезар спал на руках у Нострадамуса. Мужчина поцеловал младенца в лоб и посмотрел на свою жену благодарным взглядом. Генрих кинул на него только один взгляд, планируя подойти через несколько секунд, пока его сильнее волновала недавно родившаяся в столь сильных муках дочь.
― Я родила сына, ― гордо произнесла Серсея. И было видно, что она действительно горда собой. Ей было чем гордиться, Генрих это понимал ― она забеременела вскоре после свадьбы, чего не удавалось ни Екатерине, ни Диане, и пусть родила раньше времени, это был мальчик, наследник, сын, которого она ждала. И она сама была жива, что было немаловажно; Серсея дала жизнь новому человеку и сохранила свою.
― Мои поздравление, дочь, ― сказал он, сделав быстрый жест рукой. Камила тут же подскочила к королю, протянув дорогую шкатулку, и Генрих достал золотую брошь в виде лилии с россыпью мелких алмазов. Заколов брошь на платье, он поцеловал дочь в лоб, а сам приблизился к зятю и внуку. ― Позвольте, Нострадамус, ― прорицатель передал сына на руки Генриха. ― Прекрасный мальчик, крепкий, ― довольно произнёс он. ― Какое имя вы ему дали?
― Сезар де Нострдам, ― сказал Нострадамус. Серсея почему-то промолчала, хотя Генриху казалось, что его дочь должна была объявить имя столь долгожданного первенца. Не то чтобы в нём говорила былая неприязнь к прорицателю, просто Серсея с самого начала говорила о сыне и гордилась тем, что смогла родить. А в такой важный момент смолчала, уступив слово мужу. Тоже было верно, с некоторой стороны, но что-то напрягло короля.
Генрих внимательно взглянул на свою дочь. Она смотрела на них из-под прикрытых глаз, облокотившись на спинку кровати, и, кажется, старалась не заснуть. Периодически тело её сотрясала мелкая дрожь. Прошло уже несколько часов после родов, и её, и младенца на его руках успели привести в порядок, переодеть, сменить простыни. И всё же… Что-то было не так. Уже не было много крови, как при рождении самой Серсеи, не было испуганных до смерти врачей и повитух, не было такого отчётливого запаха смерти. Но было что-то, что Генрих, в силу своей мужской натуры, не мог понять.
Он, продолжая аккуратно держать внука, присел на самый край кровати и внимательно взглянул на свою дочь. Серсея обладала весёлым нравом, она умела развлекаться и забывать о невзгодах, шутить, любила танцевать, обожала искусство, никогда не теряя при этом собственного королевского достоинства. Теперь же с неё сошла вся радость, бравада и показная открытость — она выглядела как никогда величественной, но бесконечно уставшей.
Удобнее перехватив внука, Генрих протянул руку и взял холодную ладонь Серсеи в свою.
― Сегодня ты подарила мне внука. Проси, о чём хочешь, я всё исполню.
Серсея рассмеялась, покачав головой. Она прикрыла глаза, ощущая, как Нострадамус положил руку ей на плечо. Кажется, в это мгновение она была абсолютно счастлива и ничего не хотела. Генрих не стал задумываться о том, что дочь, возможно, намеренно откладывала своё желание, чтобы в один момент вернуть отцу его слова. Пусть это будет что угодно, Генрих это исполнит ― не корону же Франции она потребует, в самом деле.
Екатерина Медичи пришла следующим днём, сразу после обеда ― Камила сообщила, что роды принцессы перебирались слухами и выдумками, у впечатлительного принца Карла случилась небольшая истерика, и Екатерина всю ночь провела в детской. Потом она бегло позавтракала, занялась делами, которые требовали её скорого вмешательства, а после обеда привела себя в порядок ― потому что в первое знакомство с внуком стоило быть потрясающей ― и только потом направилась к дочери. Серсея ей была за это благодарна: с ночи у неё в комнате было ужасно много людей, которые всё время от неё что-то требовали: узнать, как она себя чувствует, не надо ли ей чего-нибудь, и всё в таком плане. Только после завтрака Нострадамус смог выпроводить всех слуг и повитух, наконец-то позволив жене забыться сном.
Екатерина ворвалась в комнату, как первый тёплый весенний ветер врывается в приветливо открытые окна. Она нашла глазами своего внука и с улыбкой подхватила его, не дав никому вставить слово. Серсея, до этого спавшая, вздрогнула и проснулась.
― Сезар де Нострдам, ― сразу же начала ворковать новоявленная бабушка, и ребёнок смотрел на неё своими зелеными глазами, довольно открывая и закрывая рот. Видимо, имя ей уже сообщили. ― Мой дорогой внук. Боже, какой он красивый. У него твои глаза, Серсея. А похож на Нострадамуса.
― Спасибо, Ваше Величество, ― с доброй улыбкой кивнул Нострадамус. Руки его были свободны, и он положил одну на плечо Серсеи. Покровительственно и защищающее одновременно. Екатерина подметила это и тут же задала вполне ожидаемый вопрос, от которого Серсея начала уже уставать.
― Как ты себя чувствуешь? ― тут же спросила Екатерина.
― Роды прошли тяжело, я быстро устаю. Но сейчас всё хорошо!
В противовес своим словам, она мотнула головой и без сил уткнулась в бедро стоящего рядом мужа. Нострадамус обеспокоено погладил её по голове.
― Мои поздравление, Нострадамус, ― снова повторила Екатерина, понимая, что дочь устала от сотни вопросов о её самочувствии. Екатерина просто хотела поздравить её, немного понянчиться с мальчиком, а потом вернуться к своим обязанностям во дворе и приказать, чтобы дочери дали отдых. ― Мои поздравления, Серсея. Я теперь бабушка!
На глазах Екатерины заблестели слезы. Она посмотрела на Серсею, и в глазах королевы принцесса видела нерушимую любовь и слепое обожание.