Долго повозиться с внуком новоявленной бабушке не удалось. Мальчик начал капризничать, и Екатерина наконец передала его матери. Даже несмотря на то, что Серсея выглядела так, словно от любого лишнего движения она рассыплется.
― Ты будешь кормить его сама? ― спросила Екатерина, глядя на то, как девушка прикладывает ребёнка к груди.
― Конечно, ― устало кивнула Серсея. Кажется, и от этого вопроса она уже изрядно устала. ― Ты же сама знаешь, как важно это для матери и ребёнка, ― в своё время, Серсея была единственным ребёнком, которого Екатерина вскормила своей грудью. Поэтому она кивнула.
Принцесса кормила Сезара, а Екатерина кивком головы отозвала Нострадамуса в сторону. Тот с трудом оторвал взгляд от жены и сына, и словно нехотя подошёл к свекрови.
― Насколько всё плохо? ― спросила королева шёпотом. ― Скажи мне правду!
Нострадамус посмотрел на жену. Мальчик спокойно сосал молоко, а Серсея, прикрыв глаза, облокотилась на спинку кровати. Она всё боялась удушить ребенка, заснув во время кормления, поэтому прорицатель почти неотлучно находился рядом с ней. И несмотря на это, хватка у неё была по-прежнему сильной и надежной, она бы ни за что не выпустила его. Нострадамус на своём интуитивном, повышенном чувстве ощущал, что рядом с матерью Сезару ничего не грозит. Но Серсея постоянно была усталой, и хотя на боль не жаловалась, признавалась, что приятных ощущений испытывает в достатке. Но это в целом было всё нормально, к такой боли просто привыкаешь, с ней можно жить, спать, даже захотеть есть через какое-то время.
От всего этого у прорицателя неприятно сосало под ложечкой и периодически накатывало то ледяная дрожь, то удушье. Кроме того, Серсея мало разговаривала, всегда предпочитая молча укачивать сына, кормить, или просто отсыпаться. По ясным причинам, её мужу пришлось спать отдельно, в этой же комнате, но на кушетке, что с его ростом было весьма непросто. Сложно сказать, что произошло между ними, но помимо явной любви к единственному сыну, Нострадамус с тревогой ощущал, как появляется ледяная стена между ними. Но он успокаивал себя тем, что это ― лишь его повышенные тревоги. Серсея родила ребёнка чуть больше двадцати четырех часов назад, конечно, она всё ещё была не в себе; они все были не в себе из-за того неожиданного, болезненного, но тем не менее радостного события.
И вместе с тем, Нострадамус знал ответ на вопрос Екатерины. Он знал, что не так с его женой и сыном.
― Ребенок недоношенный, а Серсея потеряла слишком много крови, ― наконец жёстко сказал он, и Екатерина прикрыла рот рукой.
Они всё ещё могли потерять их обоих.
========== двадцать девять. время уступок и покорности закончилось ==========
Франциск находился в своих покоях. Он обеспокоенно метался по помещению, не зная, чем себя занять, а потом делал всё и сразу ― поправлял шторы и покрывало, начинал перебирать вещи на столе, но не доводил дело до конца, расставляя мебель — всё никак не мог занять чем-то мысли.
Лола ушла несколько минут назад, сказав, что проведает Серсею. Спросила, не хочет ли Франциск с ней, но дофин вспомнил, как вошёл к сестре почти сразу после родов. Она была бледной, тощей, спала, грудь её неровно поднималась. Она засыпала, просыпалась и снова засыпала, проваливаясь во тьму. А когда девушка не могла спать, то просто лежала под одеялом или смотрела на сына в руках Нострадамуса, потому что сама не могла его удержать. Слуги приходили и уходили, приносили еду, но принцесса не могла даже видеть её. Блюда ставили на стол под окно; там еда только кисла, потом слуги забирали её. Иногда девушку одолевал свинцовый, лишённый видений сон, и тогда уже она просыпалась ещё более усталой.
Серсея мучалась, и это было видно. У неё была высокая температура и озноб, жажда, полное отсутствие аппетита ― с трудом иногда её кормил Нострадамус, но девушка не могла осилить большие порции, которые помогли бы ей вернуть прежние силы, боль проходила по всей поверхности живота, а не только внизу. К тому же у неё слишком много молока, но юный Нострдам, в отличие от матери, ел чаще. Франциск не знал, откуда берётся у неё молоко, ведь она совсем не ела, но сына кормить была способна. Он знал, что самой опасной напастью являлась родильная горячка. Его сестра не истекла кровью, как и мать в свои последние, роковые роды, но всё равно пугала своим состоянием.
Серсее было тяжело. Все боялись за её жизнь. Прошла уже неделя, но принцесса никак не приходила в себя. Её сын ― спокойный, не капризный, который спал почти всё время, как и его мать. Его не мучали никакие боли, но он всё никак не мог хоть немного прибавить в весе. Серсея не отдавала его кормилице, и с этим предложением к ней никто не лез. Молока, как пояснили дофину, у молодой матери было предостаточно; оно могло внезапно пропасть, но перед этим были определенные знаки организму сестры, поэтому его успевали сцеживать.
В последний раз Франциск видел Серсею и Сезара два дня назад, Лола же ходила к ним едва ли не через день. Сначала он тревожился, что аристократка может мешать и раздражать сестру, которая предпочитала тишину и покой, но Серсея опровергла эту идею. Она доверяла Лоле, и только когда та была рядом с ней, Нострадамус позволял себе заснуть, ведь до этого неуклонно находился рядом с женой, и даже ночью заботился о ребёнке. Двухчасовой сон во время визитов Лолы позволял ему хоть немного отдохнуть, и Франциск видел, что Серсея винит себя за это.
Увидев прорицателя, Франциск понял, что у того дела действительно нехорошие.
Но сейчас всех их немного больше волновал новорождённый Сезар. Племянник казался абсолютно спокойным и не подверженным никаким недугам, хотя и не очень крупным. После огромного живота, с которым проходила Серсея в последние недели, все ожидали увидеть тяжёлого и одутловатого ребенка, а то и двойню, но её мальчик родился скорее маленьким и даже изящным.
Когда он видел её в последний раз, Серсея казалась всё ещё такой же слабой, но сына она держала спокойно и уверенно.
― Знаешь, он сделал меня такой счастливой, ― призналась она полушёпотом. Франциск удивленно посмотрел на неё. Он рассматривал бледное и одновременно умиротворённое лицо. Конечно, мужчина не рассчитывал, что сестра поправится на четвертые сутки, но иногда ему казалось, что она лишь слабеет с каждым часом. И вместе с тем на Сезара она смотрела пусть и тусклыми глазами, но с неугасающей любовью.
Наверное, он никогда этого не поймет, ни один мужчина не смог бы этого понять. Как можно любить ребенка, который едва ли не отнял твою жизнь, заставил пройти муки ради собственного рождения.
Вероятно, в этом была суть материнской любви.
В дверь постучались. «Лола вернулась?» ― отстранённо подумал он, и на бледном, без кровинки лице дофина промелькнула улыбка, когда он вспомнил о своей возлюбленной. Он разрешил войти.
― Ваша Светлость, ― обратился к нему слуга титулом, который они с Серсеей делили на двоих.
― Что такое? ― слегка раздражённо спросил он ― страх уносил любое терпение.
― К Вам пришла королева, ― испуганно пробормотал паж, и Франциск постарался смягчиться. Ведь паж не был в чём-то виноват.
«Мама?» ― подумал он и кивнул. Дофин почему-то считал, что никто другой прийти и не мог. Происходящее с Серсеей окружило королевскую семью как купол, как аквариум. К Франциску приходили родители, сообщая, как чувствует себя юная мать; приходили младшие братья и сестра, которым ничего не говорили, которые волновались ещё больше дофина, и через него хотели узнать хоть что-то; иногда он сам ходил к сестре, но не находил в себе силы пробыть там дольше трёх минут и переключал внимание на племянника. Сезар выглядел здоровее принцессы и смотрел на мир зелёными глазами своей матери, любопытный, как маленький зверёк. Да, он был маленьким и слабым, но в нём Франциск чувствовал сильную тягу к жизни, которую, очевидно, перенял от обоих родителей. Чаще всего он видел Лолу ― она поддерживала дофина, утешала как могла, и единственная твердила, что «всё будет хорошо». Он ей верил и просил приходить как можно чаще и оставаться как можно дольше.