― Да?
Серсея подняла на него слезящиеся глаза. Нострадамус никогда не видел такого выражения на лице королевской кобры.
― Я люблю его, ― ошарашенно произнесла девушка. Словно только что осознала это, и причина её нездоровья была в этом ― в том, что она не смогла сразу понять, насколько сильно любит собственного сына.
Нострадамус кивнул. Серсея улыбнулась, и прорицатель порывисто поцеловал жену в губы. Сезар что-то довольно фыркнул.
***
Минул уже почти месяц с моментов родов, и одним долгожданным утром Серсея наконец-то проснулась с отчётливым ощущением облегчения – между ног ныло уже не столь явно, а привычная горячка спала. Ей стало легче. Она и не думала, насколько боль и жар извели её. Теперь она по крайней мере была способна пошевелиться и не бояться упасть при этом в обморок.
― Сезар… ― прошептала Серсея, с трудом поднимаясь. Нострадамус редко оставлял её одну, да и служанки постоянно крутились рядом, но в это морозное утро принцесса наконец-то получила заветное спокойствие. После родов она стала раздражительней, её злили громкие звуки, но теперь она наконец-то спала лучше, стала лучше есть, хотя по-прежнему мучилась тошнотой и болью. Да и боль ещё не оставила принцессу. Сейчас она уже начала потихоньку вставать: не видя достаточных улучшений, врачи посоветовали ей ходить, а не только неизменно лежать, укутавшись одеялами. И она встала.
В тот самый первый раз она встала и едва ли не взывала от боли, рухнув обратно в постель и с ужасом наблюдая, как растекаются на простыне кровавые следы. Не собираясь сдаваться, Серсея приказала ничего не говорить ни мужу, ни родственникам, но, горя в лихорадке ночью, чувствовала, как прохладная рука Екатерины вытирает влажной тряпкой пот у неё со лба. Роды дались ей сложнее, чем представлялось юной матери в начале. А теперь страх лишиться ребёнка по причине слабости рос в ней каждый день, ведь Серсея верила в то, что слабость Сезара неразрывна связана с её собственной. Именно по этой причине она с диким рвением желала вернуть себе былое здоровье.
Та лихорадка была последней, и именно после неё принцесса пошла на поправку. Это было почти неделю назад.
Кое-как она поднялась с кровати и замерла, прислушиваясь к себе. Было больно, но не настолько, чтобы лечь обратно. Медленно, хватаясь за предметы, Серсея бесшумно приблизилась к колыбели. Сезар спал большую часть своего времени, как и любой младенец, но когда мать подошла, он приоткрыл глазки и, пару раз причмокнув губками, уставился на Серсею.
Девушка испытывала смешанные чувства к сыну. Безусловно, она его любила, и когда брала его на руки, была невероятно счастлива, но с другой ― относилась к Сезару с какой-то почти приступной осторожностью. Екатерина говорила, что это нормально ― Серсея была ещё молода, это был её первый ребенок, и то, что она держит с ним дистанцию, боясь навредить своими действиями, совершенно естественно. Екатерина тоже боялась навредить Франциску, хотя и знала о детях многое. Но знания — это знания, а когда речь заходит о собственных детях, всё меняется. Главное не позволить тревожности превратиться в паранойю ― вот тогда ребёнку может угрожать собственная мать.
И хотя никто ей этого бы не сказал, все волновались о том, что слабая после родов Серсея едва ли сможет позаботиться о не менее слабом сыне.
Серсея фыркнула. Сезар зевнул, а затем его личико перекосилось, и он захныкал.
Наверное, его стоило покормить, но Серсея не была уверена, что сможет. Молоко у неё было не регулярным ― то лилось как из кувшина, то пропадало на несколько дней. Повитухи разводили руками и говорили, что такое бывает у женщин. Кроме того ― уменьшенная лактация довольно хороший признак. Они сцеживали молоко матери, чтобы не отдавать ребёнка кормилице, и Сезар в целом всегда был сыт. Но то, что происходило с её организмом, Серсее не нравилось.
― Давай попробуем тебя взять, ― тихо пробормотала девушка. Сезар что-то довольно пропищал, и она улыбалась. Принцесса потратила минуту, пытаясь овладеть собой и заставить руки не дрожать, но вот, наконец, смогла поднять сына на руки. Он был немного легче, чем она представляла. Не решаясь испытывать судьбу и собственные силы, Серсея медленно двинулась к кровати. Устроившись в ней, она прижала младенца к груди, целуя в лоб. В комнате стояла успокаивающая тишина, младенец не капризничал, Серсея была почти довольна. Ей до смерти надоели преследовавшие одни за другими болезни, недомогания, необходимость лежать, отдыхать. Она всегда была деятельной натурой, и сейчас такой образ жизни был едва ли не проклятьем.
Ей надоели люди, которые окружали её денно и нощно. Конечно, она понимала, что это вызвано лишь заботой родных ― Генрих, Екатерина, Нострадамус, Франциск, даже Лола, они все безумно переживали за неё и за ребенка, и если бы Серсея сказала, что хочет простой тишины, без всех этих лекарей и повитух, отказ был бы единодушным.
Нострадамус… за него Серсея тоже переживала. Он не отходил от жены, словно их связывала незримая нить ― а, вероятно, так и было. Даже когда он не мог спать с ней в одной постели, Нострадамус предпочитал оставаться на кушетке в комнате, но не переехать временно в другие комнаты. Он хотел быть постоянно рядом с женой и сыном, и Серсее от такой заботы было легче. Бесспорно, она волновалась ― из-за кругов под глазами прорицателя, измученного вида, но никакие доводы и уговоры не действовали на Нострадамуса, и он не менял образ жизни. Не видя другого выхода, Серсея настояла, чтобы он хотя бы спал с ней в одной кровати, ведь так удобнее, чем свернувшись в три погибели. Когда она нашла в себе необходимые силы, то через не хочу стала разделять с мужем трапезы, ведь в заботе о ней Нострадамус часто забывал о собственных нуждах.
По мнению Серсеи, жизнь понемногу налаживалась.
В последние дни окончательно похолодало, снег падал крупными белыми хлопьями, ветер протяжно завывал, и только солнце ярко светило, несмотря на мороз. Сезар тихо крутился в её руках.
― Я так долго ждала тебя, ― тихо произнесла Серсея. Сезар притих, словно понимал каждое слово, или просто слушал её голос. Он любил это делать. ― Никогда не думала, что буду матерью. Я любила своих маленьких братьев и сестер, но любить тебя ― совершенно другое, ― она ласково погладила Сезара по лицу. Он был похож на Нострадамуса, но какие-то черты унаследовал от неё ― зелёные глаза, линию губ. Он будет красавцем, когда вырастет. ― Как я хочу жить, мой маленький. Хочу увидеть, как ты будешь взрослеть. Я сделаю для тебя всё на свете, если у меня только будет такая возможность. Ты прекрасный ребенок, Сезар. Я люблю тебя.
Несколько минут мать и сын просто смотрели друг на друга. У неё просто не осталось сил. Она так устала. После родов девушка была абсолютно счастлива – оба Нострдама подарили ей столько любви, и не верилось, что они все справились, вместе, живы и даже здоровы.
Серсея чуть удобнее устроила Сезара на руках и с раздражением заметила, как они трясутся. Мальчик хныкал, явно проголодавшись. Девушка крепче перехватила сына, покачала младенца, поцеловав в макушку. Малыш куксился и вот-вот собирался зарыдать. Серсея вздохнула. Она аккуратно уложила младенца на колени и стянула правую часть сорочки почти до пояса. Ребёнок воодушевленно запыхтел, и уже в следующий миг его маленькие губки яростно сомкнулись вокруг чувствительной плоти.
Принцесса напевала старую, услышанную когда-то колыбельную ― то ли от Екатерины, то ли от старой няни, лица которой она уже не помнила. Королева Екатерина иногда сама пела ей, сама кормила, Генрих это ей разрешал, ведь речь не шла о законном дофине Франции. Серсея чувствовала себя слабой, но её грудь была полна молока, а ребёнок был голоден. Она помнила, что засыпать нельзя ― принцесса могла случайно задавить ребенка во время кормления, и… Думать об этом не стоило.
Серсея привычно рассматривала сына, победив охватившие в первую секунду безумный восторг и смертельный страх, позволив себе только одну мысль: слава богу, малыш родился живым. Возможно, когда его мать станет чувствовать себя лучше, Сезар тоже пойдёт на поправку. Она продолжила разглядывать пухлые детские щечки, пока ребёнок ― который тоже выглядел более счастливым ― вцепился в её грудь с удвоенным рвением, стоило только взять его на руки.