Серсея расспросила Нострадамуса о будущем, но тот ничего не видел ― какие-то смутные образы, незнакомые имена, лицо Сезара среди них. Самое главное, что увидел он ― торжество по поводу пятидесятилетия короля Франциска, и это окончательно успокоило Серсею. Она поняла, в чём была её лазейка ― не союз Марии и Франциска погубил бы брата, но его любовь к ней. Теперь же этой любви не суждено было сбыться. Генриху пришлось дать Лоле титул герцогини де Валентинуа и земли ― Серсея использовала на это своё желание, которое Генрих ей обещал, и ни о чём не жалела. Узнав об этом, Франциск ворвался к ней в покои, сорвал с кресла, где она сидела, и закрутил по комнате, радостно смеясь. Принцесса давно не видела брата таким счастливым. Потом дофин встал на колени и расцеловал ей руки.
С момента её родов началась настоящая благодать ― тишь и гладь.
Её посещали как можно чаще почти все, но это Серсею уже не расстраивало. Лола заглядывала обычно после обеда, они вместе полдничали, и аристократка с удовольствием возилась с маленьким Сезаром. Генрих пытался заглянуть каждый вечер, если дела не мешали, но его визиты были краткими и строились в основном на том, чтобы справиться о здоровье дочери и внука лично у Серсеи и преподнести подарок: молодой матери или младенцу-внуку.
Сезар, казалось, был рад всем: он весело реагировал на каждое новое лицо, и Серсея облегчённо вздыхала, чувствуя, что её сыну действительно предначертана долгая жизнь, как и предсказал его отец.
Зато Екатерина, казалось, вспомнила времена своего материнства и уделяла внуку очень много времени. Она приходила с утра, постоянно звала Серсею к себе, ужинали они вместе ― иногда даже в компании Лолы; когда Екатерина узнала о смене судьбы Франциска благодаря шотландской аристократке, отношение Екатерины быстро поменялось, и королева налюбоваться не могла на внука. Серсея полагала, что особая любовь к Сезару была обусловлена ещё тем, что именно Екатерина была его крёстной матерью.
Серсея долго не думала о крещении, но Нострадамус заговорил о нём сам, когда Сезар пошел на поправку. Они не долго это обсуждали, у них было не так уж и много родных, чтобы выбирать. Поэтому крестной стала Екатерина, а крёстным ― Франциск.
― Я буду молиться за Вас и Вашего сына, ― пообещал Франциск, целуя племянника в лоб перед этим. Серсея внезапно подумала, что именно такой человек должен был быть крёстным её сына, её первенца. Первый сын для первого сына ― была в этом красивая, завораживающая симметрия.
Серсея безмерно любила сына. И Сезар отвечал ей тем же.
Конечно, она разрушила вековой порядок, сама кормила сына, испытывала счастье от их единения – те, кто знал и видел её прежней, не сразу верили, что она, Серсея ди Медичи вдруг настолько помешалась на ребёнке. К своим младшим братьям и сёстрам она относилась с уважением, любовью. Часто играла, но до безумной любви дело не доходило.
Сезару она даже сама меняла пелёнки, отказываясь от помощи Жанны ― повитухи, приставленной к ней. Она лишь спросила совета и сама завернула обтёртого и плачущего сына в свежую пелёнку. Все теперь смотрели на неё едва ли не с ужасом и благоговейным трепетом. Наверное, только королевы древности сами ухаживали за детьми ещё и так. В Серсее проснулся интерес – раньше она не кормила, не мыла детей, видела братьев и сестёр лишь чистыми, ухоженными, сытыми и даже помнила, что все эти процессы вызывали у неё лёгкое отвращение. Грязный плачущий ребёнок ― она не выносила этого и забавно морщила свой маленький детский носик, не понимая, почему Екатерина ― её прекрасная королева-мать ― хочет заниматься делами вроде этих.
С этим ребёнком изменилось все, даже если ей больше не застилала глаза пелена щенячьей радости и безрассудного ужаса. Она всё ещё опасалась за его жизнь, но спокойно передавала его на руки Генриху и Екатерине, с ещё большей уверенностью ― Нострадамусу. Супруг вёл себя понимающе и нежно по отношению к ней ― не надоедал чрезмерной заботой, но был готов выполнить любое её желание сиюминутно. Он встала к Сезару ночью, если тот просыпался, и мог убаюкать его днём, если жена хотела спать. Вечерами девушка прижималась к Нострадамусу, почти как котёнок сворачивалась у него на груди. Засыпая, она чувствовала, как супруг перебирает её волосы.
Франциск был занят предстоящей свадьбой, к которой все готовились без особого энтузиазма. Поэтому этим днём именно Серсея должна была преподнести подарок Лоле от влюблённого в неё короля. Он позволял снимать с себя мерки и шить костюм, отвечал на вопросы по поводу свадьбы, но как можно скорее после всего мчался к возлюбленной Лоле, чтобы провести время с ней. Или шёл к сестре, чтобы повидать её. Серсея удивлялась, с какой покорностью Лола сносила подобную роль, казалось, гордая аристократка так не сможет, не сможет мириться с этим. Но она делала это, и Серсея думала о том, что говорил своей любимой девушке Франциск.
― А если нас кто-то увидит так? ― спросила аристократка, когда Серсея вела её по коридорам, закрыв глаза руками.
Серсея рассмеялась.
― Это и мой дворец тоже, ― хихикнула она. ― Никто не смеет запретить мне делать то, что я хочу.
Лола улыбнулась, Серсея почувствовала это пальцами. Наконец, принцесса привела её в нужную комнату. Голос Серсеи вдруг зазвенел от восторженного предвкушения. Она повернула Лолу несколько раз и наконец убрала руки. Аристократка сразу открыла глаза.
― Боже, что это? ― поражённо воскликнула Лола, когда осмотрелась.
Эта комната подходила принцессе или королеве, но отныне принадлежала Лоле. Картины висели над дверьми, гобелены украшали южную стену над камином и напротив, на северной стене. Вся эта комната наверняка стоила целое состояние. Западная стена комнаты стала альковом — отгороженной балюстрадой частью комнаты, в которой расположили кровать. В оформлении алькова использовались орнаменты в виде лепного венка и завитков, а также решётчатые скульптуры. Кровать увенчана резной работой. Стены оббиты красным бархатом, на полу лежит тканый вручную ковёр, а огромная люстра была привезена из Вены. Тут же был восточный шкаф Севрского фарфора.
― Новые покои возлюбленной дофина, ― довольно проговорила Серсея.
― Фаворитки, ― поправила Лола. Это слово всё ещё удручало её, но намного меньше, чем когда она вернулась из Парижа.
Огромная шикарная люстра завораживала, а ковры по-настоящему приглушали шаги. Учитывая, что остальные размеры комнаты довольно скромны, кажется, что они с Серсеей тайно проникли в покои короля с целью наушничать свои шпионские сплетни.
― Одно другому не мешает, ― кинула Серсея и тут же продолжила: ― Франциск распорядился выделить из казны средства, которые отправят твоей семье в Шотландию. Чтобы они не были так расстроены твоим положением. А это тебе от меня.
Она ловко обернула вокруг шеи Лолы тяжёлое ожерелье с бриллиантами и рубинами, а самой красивой была грушевидная большая жемчужина. Лола ахнула, погладив холодные камни.
― Я не могу взять. Он такой красивый… оставь себе.
Серсея рассмеялась и покачала головой. Она прекрасно понимала, что Лолой двигает скромность, которой её научили родители. Серсее тоже советовали сначала вежливо говорить, что она не может принять подарок, а потом всё-таки взять его. Маленькая принцесса тогда испуганно спросила: а вдруг второй раз не предложат? Но Екатерина со смехом объяснила, что все так воспитываются, что это хороший тон, и что все, кто будут дарить ей подарки, заинтересованы в том, чтобы она их приняла.
― Как ты думаешь, твои родители примут от меня несколько подарков? ― спросила Серсея, пока Лола гладила драпировку, которой была закрыта кровать.
― Думаю, они будут рады, ― улыбнулась аристократка. Родители ничего не ответили на её письмо, где она говорила о том, что стала фавориткой дофина Франции ― того самого, за которого скоро выйдет их общая королева. Конечно, в восторге они не будут, но, быть может, её прагматичный отец поймёт пользу такого положения дочери и смирится с ним. Возможно, богатые подарки от Франциска и Серсеи ускорят это.