— О-о-о! — раздался возглас сотен глоток, потому что вслед за полосатым хищником на арену выскочил лев и грозно зарычал на тигра.
Тот приподнялся было на передних лапах, но отвернул морду в сторону и только глухо проворчал в ответ, что было встречено громом аплодисментов и криками собравшихся: как никак лев был символом аквилонского королевства. Большинство из гостей впервые видели и этого зверя, и даже киммериец, склонившись к уху Саморы, сказал:
— Ну, барон, удивил так удивил! Я видел как-то подобное чудище, но был тогда, можно считать, чуть ли не в гостях у самого Сета. Неужели он из…
— Точно, мой повелитель, — даже не дослушав, радостно потер ладони хозяин замка. — Этого красавца доставили прямо из Стигии.
Последние слова Саморы заглушил ропот зрителей: на арену, переваливаясь, вышел медведь. Зверь, конечно, всем знакомый и, можно сказать, почти свой, но такого огромного владыку северных лесов вряд ли приводилось видеть кому-либо из присутствующих.
Медведь, между тем, медленно поднялся на задние лапы, и оскалившиеся было громадные кошки сразу как-то присмирели и остались на своих местах, настороженно глядя на нового пришельца.
Медведь не стал продвигаться вперед и улегся у самого входа, так что три зверя расположились почти по кругу, не спуская глаз друг с друга. Толпа зрителей гудела в ожидании того, что последует дальше.
— Как считает его величество, — повернулся к Конану барон, — я думаю, крупнее этого мишки и быть не может?
— Да-а-а, — услышал позади себя варвар голос графа Просперо, элегантного, щегольски одетого вельможи из Пуантена. Невзирая на свой несколько легкомысленный вид, Просперо, давний соратник киммерийца, командовал армией Аквилонии и не единожды показал себя талантливым полководцем. При недавнем разгроме объединенных армий Офира и Кофа пуантенец собственноручно зарубил офирского монарха Амальруса. — Пожалуй, Самора прав. Уж сколько я на медведей охотился, но такого громадного припомнить не могу.
— А вот мне, друг Просперо, привелось как-то столкнуться и с более крупной бестией! — заметил, повернувшись к нему, киммериец. — И, скажу тебе, та зверюга была раза в два побольше этой. Я человек не слишком пугливый, но поверь мне, мороз тогда по коже прошел. Правда, потом выяснилось, что это был не простой медведь, а призрак коварно убитого своим братом Хельсингерского герцога Гюннюльфа… — Конан, внезапно посерьезнев, замолчал, и Самора, уже порывавшийся было вставить словечко, почтительно затих.
«Что-то в последнее время я стал часто возвращаться мыслями к Хельсингеру… — думал меж тем варвар. — Я ведь, наверное, специально старался не вспоминать Хайделинду — они с Эрлендом по-настоящему любили друг друга, и, не сомневаюсь, счастливы и поныне… И все-таки, — легкая улыбка тронула губы короля, — в ту ночь в затерянной среди леса лощине мы были вместе… и юная герцогиня, как мне показалось, осталась вполне довольна. Какая она была красавица! Высокая, гибкая, с густыми светло-пепельными волосами, огромные фиалковые глаза… Одна из самых красивых женщин, которые мне встречались… Хотя, — усмехнулся про себя киммериец, — все они были самыми лучшими — каждая в свой час. И какова шельма — я ведь тогда не хотел ее трогать, Эрленд все-таки был моим другом, а она сама… — он полузакрыл глаза и снова на мгновение пережил прекрасное, уже почти забытое ощущение прикосновения к гладкой коже прелестной немедийки. — Понравился я ей… или просто девчонке стало любопытно… Кто знает! Вот уж действительно: до конца этих женщин понять невозможно…»
Как бы подтверждая мысль короля о женском сумасбродстве и непредсказуемости, в толпе придворных послышался легкий вскрик, и собравшиеся зрители увидели, как случайно оброненная кем-то черная женская перчатка мягко шлепнулась в песок, как раз посреди трех хищников. Вслед за этим в наступившей тишине послышался звонкий девичий голос:
— Ведь ты говорил, Альгимант, что на все готов ради меня! Достань мне перчатку, и я смогу поверить твоим словам!
— Изволь! — раздалось в ответ, и в то же мгновение на арену спрыгнул высокий молодой мужчина.
Все оцепенели, над ареной повисла мертвая тишина. Звери, заметив вторжение на уже поденную ими территорию, глухо заворчали, но никто из них пока не двинулся с места. Альгимант, а это был он, смело прошел по центру песчаного круга и, наклонившись, поднял перчатку. Положив руку на рукоять кинжала и наблюдая краем глаза за поведением зверей, он сделал несколько шагов к помосту и остановился: все увидели, что у юноши нет возможности выбраться обратно, даже если звери, набросившись не разорвут его на части.
Край помоста находился довольно высоко, но Альгимант мог бы взобраться по переплетениям решетки, однако там, где она примыкала к возвышению для зрителей, с одной стороны лежал тигр, а с другой — медведь. Собравшиеся зрители затаили дыхание: гибель молодого офицера казалась неминуемой.
— Держи! — Конан быстрее всех сориентировался в ситуации и, сделав два стремительных шага к краю помоста, сорвал с себя и протянул вниз свой пояс.
Альгиманта не пришлось уговаривать дважды: он метнулся вперед и цепко ухватился за свисающий конец ремня. Помогая себе носками сапог, он в два счета, очутился наверху.
Общий вздох облегчения был такой силы, что заглушил даже чей-то истерический вскрик. После мгновения тишины все дружно захлопали в ладоши, приветствуя храбреца и спасшего ему жизнь короля Аквилонии.
— А ты смелый парень, — похлопал юношу по плечу варвар. — В отца, наверное…
Альгимант, бледный, как полотно, повернулся, даже не поблагодарив короля, и подошел к сидевшей в нескольких шагах Мелиссе.
Учтиво поклонившись девушке, он протянул ей перчатку и произнес:
— В награде не нуждаюсь.
Голос его звучал глухо, но в мертвой тишине, по-прежнему царившей вокруг, слова были услышаны всеми. Молодой офицер резко повернулся и пошел прочь. Зрители, еще до конца не пришедшие в себя после столь взволновавшего их происшествия, расступались, давая ему дорогу. Мелисса, сдавленно вскрикнув, рухнула на руки подхватившего ее графа Этельстейна. Во всеобщей сумятице, возникшей за этим, никто и не заметил, как звери, подгоняемые крючьями служителей, убрались с арены.
Для нобилей увиденного было более чем достаточно. Зрелище, свидетелями которого они стали, затмило все, что мог бы предложить им хитроумный барон Самора.
— Твой сын показал себя во всей красе, — заметил Бреганту киммериец, — Далеко пойдет, можешь не сомневаться… Ему теперь и турнир не требуется, и так ясно, что сравниться с ним никто не может. То, что совершил твой парень, может быть, и нам с тобой не по плечу. Как считаешь, старый вояка?
— Может быть, ты и прав, но я считаю, что мой сын, хоть и наделен отвагой, страдает пока отсутствием разума, — поскреб подбородок советник. — Потерять голову от этой вертихвостки! Надо же что удумала, оторва: послать парня прямо в пасть к таким бестиям! Надеюсь, теперь-то хоть поймет, что к чему. И ты, король, ведь не забудешь Альгиманта, если со мной что-нибудь произойдет?..
— Да ты что? — засмеялся Конан. — Помирать никак собрался? Да мы с тобой еще повоюем! Уж чего-чего, а этого на наш с тобой век хватит только поворачиваться успевай! А вот насчет сына ты, мне кажется, не совсем прав, старый вояка. Повороши-ка в памяти, может, и вспомнишь что-нибудь подобное из своей молодости. Разве ты сам не совершал безрассудных поступков? Конечно, с годами набираешься того, что люди называют умом и опытом, но ведь что-то и теряешь, не так ли?
— Согласен, — вставил словечко Самора, до той поры почтительно слушавший разговор короля и советника, — теряешь иногда даже очень много. Вот я, к примеру, когда был помоложе, мог…
— Знаем, знаем, — захохотал варвар, — ты мог за одну ночь переспать с десятью женщинами! А сейчас набрался ума, и сила в голове оттягивает кровь из других мест? Я угадал? Или как?