Он взмахнул руками; оркестр заиграл веселую пьесу. Герсен дул в свою флейту, как его обучили, только тихо.
Пьеса закончилась. Герсен с облегчением опустил флейту. Могло, быть и хуже, — подумал он. Основное правило, кажется, это прекратить играть, когда останавливаются все остальные.
Вольдемар Кутте объявил другую пьесу и, как раньше, указал Герсену, какой инструмент надо взять.
Пьеса «Гнусный Вангфер» была знакома всем присутствующим. Все вокруг запели хором и затопали ногами по полу. Песня, насколько Герсен мог понять, описывала проделки Вангфера, отчаянного пьяницы, который свалился в выгребную яму в Бантертауне. Убежденный, что он упал в чан с пивом, он напился до пресыщения, и когда поднялась Звезда Ван Каата и осветила место действия, из ямы торчал только набитый дерьмом живот Вангфера. Неприятная песня, — подумал Герсен, но Вольдемар Кутте дирижировал оркестром со смехом. Герсен воспользовался общим возбуждением, чтобы дуть посильнее в свою флейту, получив только один или два предостерегающих взглядов от Кутте.
Джентльмен из-за стола справа подошел к сцене и заговорил с Вольдемаром Кутте, который отвечал с раздражением. Потом он повернулся к собравшимся:
— По многочисленным заявкам мисс Тадука Мильгер споет для нас.
— О, нет! — закричала из-за своего стола. Тадука Мильгер. — Это совершенно невозможно!
Но ее затащили на сцену, поставив рядом с Кутте, который кисло улыбался.
Тадука Мильгер спела несколько баллад: «Я — одинокая птица», «Моя маленькая красная баржа на реке».
Места за столами были заполнены; постепенно собирались все опоздавшие. Герсен уже сомневался, что Трисонг придет.
Тадука Мильгер вернулась на свое место, было объявлено о начале ужина, и оркестр пошел отдохнуть в служебное помещение.
Вечер опустился на Глэдбитук. Сотни карнавальных фонарей, подвешенных на деревянных шестах, освещали павильон. За столами ужинали дворяне, попивая ликеры. Те, кто более строго придерживались учения, коротали время за чашками чая...
Это совсем реально, — подумал Герсен. — Где же Говард Трисонг? Почти в руках! — вдруг вспыхнула в подсознании мысль, неприятная и сильная. Герсен оглядел все углы павильона, берег реки... Время, казалось, застыло. И вдруг нереальность рассеялась. Теперь все стало четким. Около входа неподвижно стояли три человека и глядели в павильон. Герсен обернулся, посмотрел на дорогу. У ограды, с лицами и одеждой, которые нельзя было рассмотреть в тени, стояли еще трое мужчин. Судя по их позам, они были не из . Глэдбитука.
Все переменилось. К этому времени встреча приобрела характер легкого застольного разговора. В мерцании праздничных фонарей воображение рисовало фантастические картины. Герсен прошел в конец павильона и посмотрел на юг. Он различил очертания людей, почти незаметные под несколькими вазами.
Кутте позвал свой оркестр на сцену.
— Сейчас мы сыграем «Рапсодию спящих дев». Внимание! Грациозно и изящно.
Пирушка старых одноклассников достигла стадии общительности и панибратства. Друзья звали старых знакомых через павильон, вспоминая выдумки, проделки и шутки. Социальные барьеры были разрушены, веселье охватило весь павильон: «Ничего подобного! Это был Кремберт! Мы сделали выговор и объявили...». «О, Садкин! Помнишь вонючий цветок в букете мисс Воаб? Какая шутка, а!», «Самый ужасный скандал из всех! Это было за год до тебя...», «...что с ним случилось?», «Утонул в канале, бедняга. Упал со своей баржи...», «Самый громкий скандал был с перископом Фимфла, помнишь?», «А как же. Он подсматривал в раздевалку девчонок на ноги и кое-что между ними». «...Какая мысль была!», «Фимфл! Что за парень! Где он сейчас?», «...Эй, кто-нибудь знает, что случилось с Фимфлом?»; «Не вспоминайте этого маленького сорванца» — последнее донеслось из-за стола Садалфлори и было сказано Аделией Лэгнал.
Неожиданно раздался звук, похожий на самый низкий тон огромного тонга — был ли он на самом деле, или почудился? Герсен очень отчетливо почувствовал его, но больше никто, казалось, не заметил.
В дверях появилась высокая широкоплечая фигура. Узкие брюки из зеленого велюра облегали его длинные сильные ноги; поверх белой рубашки с длинными рукавами он надел черный жилет с фиолетовыми и золотыми карманами. Его ботинки до колен были светло-коричневого цвета: мягкая черная шляпа закрывала его широкий и высокий лоб. Он стоял в дверях, криво улыбаясь. Затем он сел на свободное место за столом поблизости. Из-за стола Садалфлори громкий шепот, который нарушил внезапно наступившую тишину:
— Это был Фимфл!
Говард Алан Трисонг или Говард Хардоа медленно повернул голову и посмотрел на Садалфлори, потом он окинул взглядом сцену, скользнул по Герсену и остановился на Вольдемаре Кутте, его улыбка стала шире.
Школьные товарищи возобновили разговоры. Застолье продолжалось, но теперь оно уже не было таким свободным, исчезла легкость, когда глаза встречались с взглядом Говарда Хардоа.
Наконец, Морна Ван Халген, одна из руководителей вечера, взяла себя в руки и приблизилась, сердечно, но только немного тихо приветствуя его, на что Говард Хардоа ответил грациозно. Морна Ван Халген указала на буфетный стол, предлагая ужин, но Хардоа покачал головой. Морна нерешительно оглядела зал, перебегая глазами от группы к группе, потом снова обернулась к учтивому мужчине, сидящему за столом перед ней.
— Как приятно видеть вас после стольких лет! Я бы никогда вас не узнала, хотя вы не так уж изменились! Годы оказались снисходительны к вам.
— Действительно, я был счастлив с ними.
— Я не помню ваших друзей... Но вы не должны сидеть здесь один. Вон Сол Чиб, вы помните его? Он сидит с Эльвиной Герли и ее мужем.
— Разумеется я помню Сола Чиба. Я помню всех и все.
— Почему бы вам не присоединиться к нему? Или к Шимусу Буту? Ведь за столиком можно поговорить. — Она показала на столы в левой части зала.
Говард Хардоа быстро взглянул в указанном направлении.
— К Солу или Шимусу, не так ли? Оба, как я помню, были неловкими, тупыми и неряшливыми людьми. Я же, вы помните, был философом.
— Возможно. Но ведь люди меняются.
— Но не в своей сущности! Возьмите меня, к примеру. Я по-прежнему философ, даже более изощренный, чем раньше.
Морна сделала принужденное движение, готовясь отойти прочь.
— Это же прекрасно, Говард.
— В таком случае, после этого маленького добавления, к какой группе вы посоветуете мне присоединиться? Может быть к Садалфлори? Или к ван Войерсам? Или, может быть, к вашей собственной?
Морна искривила губы и моргнула.
— В самом деле, Говард, я уверена, что вам будут рады везде, как было и в школе, вы знаете, и я думала...
— Вы думали обо мне, как о бедном космическом бродяге, возвратившемся усталым и одиноким, полным сантиментов, чтобы встретиться с Шимусом и Солом на нашей классной вечеринке. В каком-то смысле. Морна, время — это волшебная линза. Как и в детстве, я не употребляю такого количества ликера и эссенций. Будьте добры, Морна, позовите официанта и посидите со мной. Мы вместе выпьем «Нектар Флокса», «Голубые слезы» и «Теперь ты видишь меня?»
Морна сделала шаг назад.
— Здесь вообще нет официантов. Все делают себе напитки сами. А теперь...
— В таком случае я принимаю ваше приглашение, — Говард Хардоа вскочил на ноги.
— Мы пойдем к вашему столу, и Чимберли поставит нам один-два флакона. — И он повел Морну через павильон к столу, где она сидела со своим мужем Чимберли. Компания встретила Говарда прохладно и с немногочисленными приветствиями. Он ответил в том же духе.
— Спасибо вам всем. Морна соблазнила меня этими замечательными старыми «Голубыми Слезами», и я с удовольствием отведаю их. Леди и джентльмены, мои наилучшие пожелания! Пусть праздники никогда не покидают ваше сердце!
— Здесь нет официальной программы, — сказал Дженер. — Ты не заметил никого из своих старых друзей?