— Пить я не хочу, но если принуждают насильно... — Кутте опрокинул содержимое флакона себе в рот. Он закашлялся.
— Вкус горький.
— Да, это «Горький Аммари». А теперь попробуйте «Дикий Солнечный Свет».
— Это несколько лучше. Позвольте мне попробовать «Голубые слезы»... Так. Отлично. Но этого достаточно.
Говард Хардоа засмеялся и хлопнул Кутте между его узких плеч. Герсен смотрел на него с тоской. Так близко и так далеко! Один из музыкантов рядом с ним пробормотал:
— Этот человек безумен! Если он подойдет ближе, я ударю его своим инструментом по голове: вы сможете играть на флейте, и мы сделаем его беспомощным мгновенно.
У входа стояли двое мужчин: первый низкий и толстый, как обрубок, с большой головой и крупными чертами лица; второй — худощавый, мрачный, с короткими черными волосами, худыми щеками, с длинным бледным подбородком. Они не были одеты в униформу спутников.
— Видите тех двух людей? — Герсен незаметно указал на них. — Они наблюдают и только и ждут от кого-нибудь подобной глупости.
— Я не намерен допускать унижение! — сказал музыкант.
— Сегодня вечером вам лучше вести себя осторожнее, а то вы можете не дожить до завтрашнего дня.
Вольдемар Кутте пробежал пальцами по волосам, его глаза остекленели, и он шатался, когда поворачивался к своему оркестру.
— Сыграйте что-нибудь, — окликнул его Говард Хардоа. — В стиле «напившейся белки», пожалуйста.
— «Цыганский костер в Аолиане».
Говард Хардоа внимательно слушал, как играет оркестр. Наконец он закричал:
— Довольно! Теперь переходим к программе! Мне доставляет большое удовольствие присутствовать на сегодняшней вечеринке. Она состоялась спустя двадцать пять лет. Так как я импресарио, и так как темы взяты из моего собственного жизненного опыта, то субъективная точка зрения не удивительна.
Итак, начнем! Я вращаю назад колесо истории. Сейчас мы находимся в школе с нашим милым Говардом Хардоа, которого донимали задиры и изменчивые девчонки. Я вспоминаю один такой случай. Маддо Страббино, я вижу тебя вон там, ты выглядишь теперь более представительным, чем тогда. Выйди вперед! Я хочу напомнить тебе один случай.
Маддо Страббино смотрел сердито и с вызывающим видом. Спутники приблизились. Он поднялся на ноги и неспешно подошел к оркестровой сцене, высокий дородный мужчина с темными волосами и тяжелыми чертами лица. Он стоял, глядя на Говарда Хардоа со смешанным чувством презрения и неуверенности.
Говард Хардоа заговорил резким голосом:
— Как приятно видеть тебя спустя столько лет! Ты все еще играешь в теннис?
— Нет. Это игра для детей — гонять мяч вперед-назад.
— Когда-то мы оба думали иначе. Я пришел на корт со своей новой ракеткой и мячом. Ты явился туда вместе с Ваксом Баддлом и вытолкал меня с корта. Ты сказал: «Охлади свой пыл, Фимфл. Потренируйся на заднем дворе». А потом вы играли, используя мой мяч. Ты помнишь? Когда я стал возражать, говоря, что пришел первым, ты сказал: «Заткнись, Фимфл. Я не могу играть хорошо, когда у меня в ушах стоит твое нытье». Когда же вы прекратили игру, ты забросил мой мяч за забор и он потерялся в траве. Ты помнишь?
Маддо Страббино не ответил.
— Я долго переживал ту потерю, — продолжал Говард Хардоа. — Этот случай запал мне в память; цена мяча была пятьдесят центов. Мое время, потраченное на ожидание и поиски мяча, стоит еще один СЕВ, то есть всего полтора СЕВа. С учетом двадцатипяти процентов годовых набегает еще шестнадцать СЕВов двадцать пять центов и два фартинга. Добавь десять СЕВов в качестве наказания за все, округли, и получится двадцать шесть СЕВов. Заплати мне сейчас.
— Я не ношу с собой такой суммы денег.
Говард Хардоа проинструктировал своих спутников:
— Порите его в течение двадцати шести минут, потом отрежьте ему уши.
Страббино сказал:
— Подождите минуту... Вот деньги.
Он достал монеты, потом повернулся и пошел к своему столу.
— Еще не все, — сказал Говард Хардоа. — Ты заплатил мне только за потерянный мяч. Сиди тихо, сказал ты.
Спутники поставили перед сценой деревянный стул, на котором был закреплен кусок льда. Они подвели Маддо Страббино к стулу, сняли с него брюки, посадили его на лед и крепко привязали.
— Сиди спокойно, охлади свою собственную задницу, — сказал Говард Хардоа. — Ты выкинул мой мяч, а меня так и подмывает приказать отрезать тебе мошну, но я понимаю, что это твое единственное семейное развлечение. Мы сделаем по-другому...
Вперед вышел один из спутников и приложил ко лбу Маддо Страббино клеймо: тот закричал от боли. Когда тавро было убрано, на коже осталась буква «Ф».
— Это первая буква пресловутого прозвища «Фимфл», — сказал Говард Хардоа. — Это будет меткой для каждого, кто, если я вспомню, упоминал эту кличку. Давайте следующим номером программы объявим этого тучного борова.
Блой Садалфлори был раздет догола, и на нем были вытатуированы буквы «Ф» по всему телу, кроме ягодиц, где Фимфл было написано полностью.
— Ты придерживаешься моды, — сказал Говард Хардоа, критически осмотрев его. — Когда ты будешь купаться в озере Скуни, и твои друзья спросят, почему ты пятнистый, как леопард, отвечай: «Я наказан за длинный свой язык!»
Эй, спутники, ведь верно! Пометьте-ка заодно и его язык, как и все остальное.
Итак, кто следующий? Эдвер Бисси? Вперед, пожалуйста... Помнишь Анжелу Дайн? Хорошенькую маленькую девушку из низшего сословия? Я восхищался Анжелой со всем пылом своего романтического сердца. Однажды, когда я стоял, разговаривая с ней, подошел ты и оттолкнул меня в сторону. Ты сказал: «Беги вдоль, Фимфл. Выбирай направление, Анжела и я пойдем другой дорогой». Я ломал голову над этим приказом долго и часто. «Беги вдоль...» Вдоль чего? Дороги? Воображаемой линии? Длинного пути? — Голос Хардоа был гнусавым и педантичным. — В этом случае мы упростим дело и вообразим беговую дорожку вокруг павильона. Ты будешь бежать по «длинному пути» «вдоль» этого курса, и мы узнаем, как правильно расставить акценты. Четыре собаки будут преследовать тебя и кусать за ноги, если ты станешь останавливаться. Эй, Эдвер! Дай нам посмотреть на пару быстрых ног, когда ты будешь бежать «вдоль». Жаль, что маленькой Анжелы здесь нет, чтобы повеселиться вместе с нами.
Спутники поставили Эдвера Бисси на курс и заставили бежать, а четыре гончих мчались сзади с рычанием и лаем.
Стоящий рядом музыкант пробормотал Герсену:
— Вы когда-нибудь видели подобное! Этот человек безумен, если устраивает такие представления.
— Будьте осторожны, — сказал Герсен. — Он слышит шепот, произнесенный десять минут назад на расстоянии мили. Пока он ведет себя еще благоразумно, он в хорошем настроении.
— Надеюсь никогда не увидеть его в ярости.
Программа продолжалась.
Олимпия Сметед назначила Говарду свидание в Блинник Понд Пикник Граунд. Говард протащился десять миль и ждал четыре часа только для того, чтобы увидеть, как Олимпия приехала в компании с Гардом Фориблимом.
— Теперь тебя доставят в отдаленное место, — сказал Говард Олимпии. — Ты подождешь до восьми утра, а потом прогуляешься пешком двадцать миль до реки Лиггал. Но чтобы ты навсегда запомнила этот случай, я придумал тебе наказание.
Олимпию раздели донага до пояса; одна грудь ее была выкрашена в ярко-красный цвет, другая — в ярко-синий, а дополнительно ей на живот была поставлена лиловая буква «С».
— Прекрасно! — вскликнул Говард Хардоа. — В будущем тебе будет затруднительно обманывать и пользоваться доверием молодых ребят.
Затем Говард сосредоточил свое внимание на Леопольде Фриссе, а Олимпия была выведена из павильона и унесена в ночь.
Леопольд обучал молодого Говарда целовать себя в зад. Теперь же шесть свиней были поставлены перед Леопольдом в соответствующую позу, и он должен был целовать каждую в анальное отверстие.
Ипполита Фауер ударила Говарда по лицу на парадном крыльце школы, и была отшлепана двумя спутниками, пока профессор Кутте играл на скрипке, чтобы заглушить ее крики.