Он медленно покачал головой.
— Ни у кого не будет для этого повода. Впрочем, мистрисс Крессида, вы, как я понимаю, в состоянии поставить на место любого — будь то мужчина, женщина или ребенок, — кто осмелился бы посмеяться над вами.
В его голосе ей опять послышалась поддразнивающая нотка. В бессильной ярости она сжала зубы и, сделав реверанс, ушла.
Обручение состоялось семнадцатого декабря в церкви св. Стефана в присутствии короля и королевы. На Крессиде было платье из розового бархата, ей было тепло в нем, несмотря на лютый холод.
Прежде чем принять руку Крессиды, граф спокойно произнес:
— Позвольте мне, сэр Дэниел, задать мистрисс Крессиде два вопроса.
— Разумеется, сэр, но моя дочь…
— …знает свой долг. Я совершенно в этом уверен, сэр, и все же прошу вас об этой милости.
Сэр Дэниел с тревогой бросил взгляд на жену, но та ободряюще ему улыбнулась. Рано утром она уже успела переговорить с Крессидой и взяла с нее обещание держаться во время церемонии как должно.
Крессида подняла голову и несколько неуверенно посмотрела на графа, который, стоя с ней рядом, казался особенно высоким. До сих пор он лишь вскользь упоминал при ней о предстоящем обручении, и она считала, что он вполне удовлетворен. Но сейчас она не была в этом так уж уверена.
— Во-первых, мистрисс Крессида, не занято ли ваше сердце кем-то другим?
— Милорд, моя дочь очень молода. Она никогда не позволила бы…
Граф опять поднял руку, жестом прервав негодующую реплику сэра Дэниела.
— Позвольте ей самой ответить за себя. Несмотря на то, что ей всего шестнадцать лет, она могла бы сблизиться с кем-то, кого знала с детства. Я не желаю никакого принуждения.
На мгновение перед Крессидой возник образ Хауэлла Проссера. Он действительно ей нравился. Было бы очень удобно связать свою жизнь с ним и остаться в тех самых местах, которые так ей дороги, и все же она никогда не смотрела на него как на возможного супруга. У Крессиды чуть порозовели щеки. Ведь только теперь она стала думать о мужчинах с этой точки зрения — то есть о том, чтобы разделить с кем-то стол и дом… и постель. Скоро этот человек окажется с нею связан навсегда, и будет решать, как ей жить.
Она качнула головой и твердо ответила:
— Нет, милорд, мое сердце свободно.
И услышала, как отец за ее спиной издал глубокий вздох облегчения, но тут же затаил дыхание, с тревогой слушая второй вопрос графа:
— Быть может, мистрисс Крессида, я вам по какой-либо причине стал неприятен?
Крессида тоже замерла на миг и, проглотив в горле ком, подняла глаза и взглянула графу в лицо, которое не было сейчас ни сонным, ни ироничным.
Непослушными губами она выговорила:
— О нет, милорд. Да и отчего бы? Вы ничем не обидели меня.
Граф коротко ей поклонился, взял ее холодную руку в свою и повернулся к ожидавшему их священнику.
— В таком случае продолжим.
Когда они выходили из церкви, и она ощущала на пальце непривычную тяжесть обручального кольца, он сказал ей, четко выговаривая каждое слово:
— Я с нетерпением буду ждать свадебной церемонии, которая свяжет нас нерасторжимыми узами, Крессида. Конечно, я понимаю, что вам нужно хотя бы несколько недель, чтобы узнать меня лучше, но совсем скоро наступит Великий пост, запрещающий бракосочетания, так что мы должны пожениться до него.
Она поспешно кивнула ему и отняла руку. Как всегда, она чувствовала себя скованно в его присутствии; глаза его опять стали сонными под полуопущенными веками, притягивая к себе ее взгляд — так глаза змеи притягивают кролика, принуждая его покорно ждать смерти. Отчего эта мысль пришла ей сейчас на ум? Она сказала, что не испытывает к нему неприязни или недоверия, но страх — это что-то совсем другое.
А между тем граф Рокситер никогда, ни малейшим словом или жестом не давал ей повода бояться его, даже там, на ристалище. Нет, причина страха в ней самой — ей страшно оттого, что ее жизнь неумолимо меняется и детство ушло навсегда и что, обручившись с этим человеком, она добровольно приняла свою судьбу, ибо инстинктивно чувствовала: он этой церемонии не допустил бы, если бы она сказала «да» в ответ на любой из его двух вопросов.
Во время пира, последовавшего за обручением, граф проявлял к ней исключительное внимание, усердно потчевал всевозможными яствами, и она неожиданно для себя выпила больше сладкой мальвазии, чем за всю свою предыдущую жизнь. Однажды она бросила на него мимолетный взгляд и заметила странное выражение его лица, вызвавшее в ней недоброе предчувствие. А что, если и его принудили к этому браку против воли, по каким-то политическим мотивам?
Но граф Рокситер был человеком непреклонным, к тому же влиятельной фигурой в королевском Совете. Это она уже успела понять, хотя еще и не обвыклась в придворных кругах. Никто не заставил бы его согласиться на неугодный ему брак. За нею давали значительное приданое. Не собрался ли он благодаря браку с нею пополнить свои сундуки? Однако она уже знала, что его собственные владения были достаточно велики, чтобы даже ее отец поглядывал на них не без зависти.
Король приветливо им улыбался. Она понимала, что он сейчас торжествует, и на мгновение в ней вспыхнул гнев при мысли о том, что все эти сидевшие за столом знатные особы целиком зависят от его каприза.
Как ни настроена была Крессида против короля, служба фрейлины при королеве Анне доставляла ей большое удовольствие. Ее обязанности оказались совсем необременительны, и Анна была ласкова, хотя и требовательна. Королева быстро уставала и страдала тяжелыми приступами кашля, которые совсем лишали ее сил.
Было очевидно также, что мужа она обожает. Крессида часто ловила ее тоскливый взгляд, обращенный на короля, когда тот занимался делами; когда же его не было рядом с ней, она сидела, погрузившись в печаль. Старшие фрейлины горячо любили королеву, но дамы помоложе нередко сплетничали за ее спиной о том, что она слишком уж вялая и не способна подарить королю еще одного ребенка.
На следующий день после обручения Крессида вместе с двумя другими дамами была занята в гардеробной: они разбирали и проветривали самые изысканные туалеты королевы для грядущих рождественских празднеств. Крессида время от времени выходила, чтобы вытрясти какое-нибудь платье на открытом воздухе, оставляя двух других дам наедине. И раз они не заметили, что она возвратилась, так как за приотворенной дверью гардеробной ее не было видно, и продолжали свой разговор. Крессида услышала вдруг, как леди Мэри Болтон говорит другой фрейлине:
— …да она просто обязана родить ему ребенка.
— Чему не бывать, тому не бывать, — прошептала в ответ леди Джоанна Скроуп. — На днях я слышала, как доктор Хоббс говорил с королем, и у обоих были чрезвычайно мрачные лица. Я уверена, она проживет недолго, бедняжка, хотя, по правде сказать, ее смерть дала бы королю возможность еще раз жениться и произвести на свет наследника.
— Мой дядя утверждает, что король любит жену и сейчас, когда красота ее увяла. Если она умрет, для короля это станет тяжелым ударом. Он не захочет искать ей замену, даже ради блага королевства.
— Люди женятся и по другим причинам, не только из любви, как вы знаете, — прошептала леди Джоанна. — Вчерашняя церемония всем нам показала это. Рокситер быстро позабыл о нежных чувствах к леди Элинор, чтобы жениться на этой крошке с монотонным уэльским говорком, а он ведь никак уж не может любить ее, и все это знают. Говорят, он потому только и согласился, что хотел угодить королю… к тому же, как я слышала, за нею дают большое приданое.
Крессида с трудом перевела дух, уязвленная в самое сердце. До сих пор она не сознавала, что привязанность к ней королевы вызывает у других фрейлин недобрые чувства — ведь она во дворце совсем новенькая; конечно, кое-что позволяло догадаться о том и раньше, но на этот раз презрение в голосе леди Джоанны прозвучало слишком явно. Она чуть-чуть отступила назад, не желая показываться на глаза сплетницам до тех пор, пока не уверится, что выглядит совершенно спокойной.
Вдруг Крессида испуганно обернулась: из коридора за ее спиной послышался ясный властный голос: