При этих словах Танзи выронила нож, и даже известная своей склонностью к злословию Друсцилла запротестовала:
– Что вы, Роза, как можно!
– Я решила, что это избавит Мольпаса от привычки бросать на нее многозначительные взгляды. Когда Хью Мольпас смотрит так пристально, он всегда обдумывает какую-нибудь опасную подлость. Он обращается с ней так, словно она уже стала хозяйка «Кабана»!
– И больше не обходится с вами так, словно хочет сделать любовницей «Короны»? – хихикнула Друсцилла, играя с кошкой. – Но серьезно, Роза, неужели вы верите, что наша недотрога Танзи действительно развлекалась на сеновале в ту ночь, когда в городе было полно солдат?
– Диггони сказал, что слышал голоса. И какой дурак потратит столько часов на эту вывеску просто так? – сказала Роза, и в ее словах было больше уверенности, чем вопроса. – Спросите у нее сами, если это вас так интересует.
– Не стану я спрашивать, она еще ребенок, – отказалась Друсцилла, несмотря на свою любовь вмешиваться в чужие дела. – И внезапно замолчала, словно пораженная какой-то неожиданной и важной догадкой. – Танзи,[10] – медленно повторила она. – Откуда у нее такое странное имя?
– Похоже, у ее матери была куча всяких причуд. Существует какая-то темная история о том, как Роберт встретил ее в каком-то поместье, когда возвращался домой с войны.
– Ее, наверное, немного смущали разговоры, которые велись в таверне. – Друсцилла Гэмбл подавила приступ смеха.
– Наверное, они немного сдерживались, как и при ее доченьке.
– Мне никогда не нравилось, когда людей называют, как цветы, – призналась миссис Гэмбл, совершенно забыв, что разговаривает с настоящей цветущей Розой.
– Это не цветок. Это сорняк. Высокий, быстрорастущий, грубый сорняк с желтыми цветами. – В голосе мачехи Танзи без труда уловила язвительность и злобность, которые напугали ее. – И подумать только, как это имя подошло ей!
– Она действительно очень выросла. И парни заглядываются на нее совсем по-другому, – согласилась миссис Гэмбл вполне дружелюбно.
– Даже Мольпас. – Было совершенно очевидно, что именно это больше всего волновало Розу.
– Он заглядывается на все, что имеет две груди.
– И, конечно, Том Худ не теряется. Крутится тут постоянно.
Жена сапожника рассмеялась. Многие женщины были неравнодушны к молодому кузнецу.
– Из этого парня получится неплохой муж, если она не станет возражать против его развлечений на стороне. Ничего удивительного для человека, который делает стрелы! У него в кузнице перебывало девок не меньше, чем стрел.
– По крайней мере, он хоть делает дело. Я была уверена, что ее отец устроит их свадьбу. Будь я на ее месте, я бы его не упустила. Но девчонка ничего не соображает. У нее на уме только разные глупости, какие-то фантазии. Сдается мне, что она не умнее своей мамаши. Ну и выйдет в конце концов за такого же честного неудачника как я, польстившись на его внешность, и кончит свою жизнь хуже, чем начала.
Танзи отшвырнула нож, которым шинковала овощи, миска и доска полетели в разные стороны, и она, рванув дверь, влетела в гостиную.
– Говорите обо мне все, что угодно, и я не стану останавливать вас, – кричала она мачехе. – Но у вас нет никакого права говорить так о моей матери, которую все здесь любили еще до того, как вы появились, и о моем отце, потому что его все в Лестере уважали… жалели, когда он женился на вас!
– Ты, маленькая нахалка! Подслушивала?! – набросилась на нее Роза, которая от неожиданности не нашла других слов.
– Любой прохожий на улице мог без труда слышать все, что вы говорили, – презрительно ответила Танзи, не опускаясь до объяснения, где и чем она занималась.
– Подумать только, ну и темперамент у нас! Вот уж не подозревала, что ты такая, дитя мое! – воскликнула миссис Гэмбл полушутливо, полувосторженно.
– Видите, как она со мной разговаривает! Неблагодарная! Живет в моем доме, ест мой хлеб!
– Который сама зарабатывает, – отрезала Танзи.
Перед таким приступом ярости даже хозяйка «Голубого Кабана» сникла и расплакалась от жалости к себе. Из голубых, цвета барвинка, глаз закапали слезы.
– И ты все это говоришь мне, мне, которая до сих пор носит по нему траур! – сказала она, стараясь разжалобить Танзи, доброта которой была известна всем. Однако Танзи не могла и не хотела быть доброй с теми, кто оскорблял любимых ею людей.
– Потому что черный цвет идет вашим рыжим волосам, – холодно ответила она. – Гораздо больше, чем алый шелк покойного короля.
Впервые Роза увидела в Танзи человека, с которым следует считаться. Она поднялась с кресла и встала перед девушкой, загораживая собой выход из гостиной.
– Послушай, Танзи, – сказала она спокойным голосом. – Нам обеим сейчас нелегко. Умно поступил твой отец или нет, но он сделал так, что мы обе заинтересованы в процветании «Кабана». И хотя принято не любить мачеху, мы с тобой должны как-то ладить, чтобы зарабатывать деньги.
– Я не отказываюсь ни от какой работы.
– Я знаю. И ничего не имею против, если время от времени ты будешь развлекаться. Другие родители уже давно устроили бы тебе хорошую порку.
– Я не заслужила ее. Но после того, что вы говорили в таверне, все посетители уверены, что вы правы.
– И тем не менее не стали к тебе хуже относиться. Это было, скорее всего, правдой, потому что Розины слова только восстановили многих против нее самой, и в ту трудную осень Танзи не раз убеждалась в том, какие верные и преданные у нее друзья.
Отчасти потому, что была изменена вывеска, путешественники больше не боялись останавливаться у них, кроме того, приходили и многие старые клиенты Роберта Марша. Мистер Джордан бывал у них каждый вечер, и, казалось, с ним вместе появлялся и дух его друга, хозяина таверны, и Том Худ всегда старался развлечь, развеселить ее, хотя у него самого дела шли неважно. В надежде продать свои стрелы он ездил даже в Йорик, но, несмотря на то, что они были превосходно сделаны, там никто не заинтересовался ими.
– Удалось продать только несколько десятков гражданским людям для тренировок в стрельбе да и то самых дешевых, – рассказывал он, устроившись в «Кабане» возле гостеприимного, веселого очага и вытянув свои длинные ноги. – Теперь, когда в Лондоне признан и коронован новый король, Генрих Седьмой, всем кажется, что войны между династиями прекратятся и в Англии наступит мир.
– И будут процветать искусство, ремесла и судоходство, и простые люди вернутся к своим домам и заботам, – добавил учитель Джордан, глядя на Тома с улыбкой.
– Может быть, это и прекрасно для Англии, сэр, – заметил Том уныло, – но чертовски плохо для кузнеца, который делает стрелы!
– Бедный Том! Твой кошелек пуст, а рукава намокли, – сказала Танзи, теребя его мокрые от дождя волосы и подавая ему кружку с теплым питьем.
Он поймал ее руку и поцеловал.
– Самое большое огорчение заключается в том, что даже если снова начнется война, все будут покупать пушки, – сказал он, усаживая Танзи рядом с собой на скамью.
– Вы действительно так думаете? – спросил мистер Джордан.
– Боюсь, что я прав. Их очень трудно делать и неудобно передвигать, но именно они решили исход битвы при Босворте. Мне нужно открыть литейный цех. Я знаю, что в Сассексе нашли железную руду. Всегда нужно иметь наготове второе ремесло, – добавил он менее серьезно. – Да, кстати, тот человек, который нарисовал вывеску, он что, опытный художник?
– Думаю, что нет. Он слишком молод, – ответила Танзи, помедлив немного.
– Здорово. Он прекрасно справился с этой работой, – великодушно отметил Том.
– Если тебе нужно второе ремесло, ты всегда можешь предложить дамам набивать подушки опереньем, которое ты делаешь для своих стрел! – рассмеялась Танзи.
– И учить их укладывать на них свои прелестные головки! А что? Прекрасная идея! – Он поставил на стол пустую кружку, и, словно идея Танзи, напомнила ему о чем-то, сказал: