— А я вижу! Вижу!
— Говорить можно что угодно, но чувства юмора у тебя все равно нет, — торжествующе ухмылялся Соммерс. — Если бы женщины были наделены чувством юмора, стали бы они выходить замуж? Ты когда-нибудь видела мужчину, желающего женщину?
Я покачала головой. Уилл просунул свой меч между ног и лихорадочно забегал взад-вперед.
— Мужчина, охваченный желанием, не может ни говорить, ни думать. Точнее, все его мысли подчинены плотскому желанию. То, что болтается у мужчины между ног, управляет им, как след управляет гончей. Единственное, на что способен в такие минуты мужчина, — это скулить по-собачьи: «Хочу-у-у-у-у!»
Я захохотала во все горло. Уилл и впрямь был превосходным шутом. Казалось, деревянный меч, изображавший мужской орган, управляет всеми его движениями. Меч заставлял шута делать нелепые броски, подпрыгивать, пятиться задом. Устав скакать, он подошел ко мне и довольно улыбнулся:
— Вот тебе и доказательство, что у женщин нет мозгов, — сказал он. — Ну, какая женщина, имеющая мозги, согласилась бы жить рядом с мужчиной?
— Во всяком случае, не я.
— Тогда моли Бога, чтобы прожить девственницей, девочка-мальчик. Но если ты не допустишь до себя мужчину, как же ты выйдешь замуж?
— А я и не хочу замуж.
— В таком случае ты действительно дурочка. Если у тебя не будет мужа, кто тебя прокормит?
— Буду сама зарабатывать на жизнь.
— Тогда ты дважды дурочка, поскольку заработать ты сможешь лишь своим шутовством. А это делает тебя уже трижды дурочкой. Первый раз — потому что не хочешь выходить замуж, второй — потому что собираешься сама зарабатывать на жизнь, а третий — из-за твоего ремесла. Получается, я единожды дурак, а ты — трижды дурочка.
— Ничего подобного! — возразила я, и откуда-то у меня нашлись слова для своих доводов: — Ты служишь шутом почти двадцать лет. При тебе сменилось два поколения королей. А я во дворце всего несколько недель.
Уилл тоже засмеялся и хлопнул меня по плечу.
— Будь осторожна, девочка-мальчик, иначе ты из блаженной превратишься в настоящую шутиху с остреньким язычком. Поверь мне, ежедневно фиглярничать и смешить куда труднее, чем раз в месяц сказать что-нибудь, от чего все рты разинут.
Я снова засмеялась. Оказывается, моя служба при дворе заключалась в том, чтобы раз в месяц удивлять короля и придворных.
— Отдохнули — и за дело, — сказал Уилл. — Нам еще нужно придумать, как ты изящно убьешь меня на маскараде.
У нас получился замечательный спектакль. Мы сами хохотали, отрабатывая его части. В нем мы вели себя, как настоящие дураки. Неправильно рассчитав время, мы одновременно делали выпад и ударялись лбами. Изобразив на лицах искреннее удивление, мы оба начинали отступать, расходясь в разные стороны. Точно так же мы оба делали обманные маневры, кувыркались и озирались вокруг, ища противника.
В конце концов я по чистой случайности закалывала Уилла, и он еще некоторое время кружил, удивляясь полученной ране. Можно было докладывать распорядителю церемоний, что мы подготовились. Однако он сам явился в комнату, где мы упражнялись, и сказал:
— Маскарада не будет.
Я повернулась к нему, держа в руке деревянный меч.
— Как не будет? А у нас все готово.
— Король болен, и ему не до увеселений, — мрачно ответил распорядитель церемоний.
Из открытой двери сквозило. Ежась от струи холодного воздуха, Уилл натянул камзол.
— А принцесса Мария на Сретение приедет во дворец? — спросил он.
— Говорят, приедет, — ответил распорядитель. — Как ты думаешь, Уилл, на этот раз ей отведут покои получше, а за обедом дадут мясо повкуснее?
Уилл даже не успел ответить, как распорядитель церемоний повернулся и ушел.
— О чем он говорил? — спросила я.
Лицо шута посерьезнело.
— О том, что среди придворных теперь начнется разброд. Кто-то отдалится от короля и приблизится к принцессе Марии.
— Почему?
— Потому что мухи слетаются к самой свежей, еще горяченькой навозной куче. Жужжат и торопятся обсесть.
— Уилл, я ничего не понимаю.
— Ах, наивное дитя. Тут все очень просто. Принцесса Мария — наследница. Если мы потеряем короля, она станет королевой. Жаль бедного парня, храни его Господь.
— Но она же ере…
— Она — христианка католической веры, — поправил он меня.
— А король Эдуард…
— Думаю, у него сердце будет кровью обливаться. Оставлять престол католичке! Но он бессилен что-либо изменить. Тут не его вина, а короля Генриха. Должно быть, тот сейчас в гробу ворочается, видя расклад грядущих событий. Он-то думал: Эдуард вырастет веселым, сильным парнем. Женится, родит с полдюжины наследников. Так каждый отец думал бы. Что ждет нашу Англию? Нами правили два молодых любвеобильных короля: отец Генриха и сам Генрих. Оба прекрасные, словно солнце, и похотливые, как воробьи. А что мы получили в результате их любовных похождений? Тщедушного немощного юношу и старую деву!