Это был большой внутренний зал с таким же большим камином. Возле огня, спиной к нам, сидел человек.
— Отец, — произнес Роберт, опускаясь на одно колено.
Его отец обернулся и двумя пальцами равнодушно благословил сына. Я тоже опустилась на одно колено. Потом Роберт Дадли поднялся, а я так и осталась в этой позе.
— И как сегодня король?
— Хуже, — признался Роберт Дадли. — Был сильный приступ кашля. Из горла шла черная желчь. Он едва дышал. Отец, он долго не протянет.
— А что это за девочка?
— Дочь книготорговца. Говорит, что ей двенадцать, но, по-моему, ей больше. Одевается по-мальчишески, но, если присмотреться, понятно, что это девчонка. Джон Ди назвал ее ясновидящей. Как ты и велел, я показал ее королю, сказал, что она — блаженная, и попросил для нее место королевской шутихи. Она сказала Эдуарду, что видит небесные врата, раскрытые перед ним. Ему это понравилось. Он готов сделать ее своей шутихой.
— Хорошо, — сказал герцог. — Ты рассказал ей о ее обязанностях?
— Не успел. Я сразу повел ее сюда.
— Встань… блаженная.
Я встала и впервые увидела отца Роберта Дадли — герцога Нортумберлендского, считавшегося самым могущественным человеком в королевстве. Вытянутое, скуластое, «лошадиное» лицо, темные глаза, лысеющая голова, наполовину прикрытая беретом из дорогого бархата. К берету была приколота серебряная брошь с гербом Дадли — медведем, обнимающим обрубок дерева. Герцог носил бородку-эспаньолку и усы, закрученные над полным ртом. Я заглянула ему в глаза и… ничего не увидела. Он умел скрывать свои мысли, и мысли сами помогали ему в этом.
— И что же ты видишь во мне своими большущими черными глазами, девочка-мальчик? Рассказывай, блаженная, — велел он.
— Ангелов у вас за спиной я не вижу, — выпалила я, за что была награждена улыбкой изумленного герцога и смешком его сына.
— Превосходно, — сказал Джон Дадли. — Искусно сыграно.
Он повернулся ко мне.
— Скажи-ка, блаженная, а как тебя звать?
— Ханна Грин, мой господин.
— Теперь послушай меня, шутиха Ханна. За тебя просили перед королем, и он согласился взять тебя в свои шутихи, сообразно нашим законам и традициям. Ты понимаешь, что это такое?
Я покачала головой.
— Ты становишься его собственностью. Кем-то вроде живой игрушки, но с редким правом быть самой собой. Это даже не право, а твоя обязанность. Говори все, что взбредет тебе в голову. Делай что пожелаешь. Это будет развлекать короля и нас заодно. А кроме того, это облегчит задачу, порученную нам Богом, — делать то, что угодно королю. Ты по пути сюда видела придворных?
Я кивнула.
— Как они тебе?
— Такие… красиво одетые. Особенно женщины, — промямлила я.
— Да, они мастерски умеют пускать пыль в глаза. На самом деле короля окружает двор, состоящий из лжецов. А его величество, в силу своего юного возраста, не всегда умеет отличить правду от красиво поданной лжи. Вот ты и будешь той единственной, кто говорит королю правду. Невинной душой в этом грешном мире. Понимаешь?
— Как я все это буду делать? — спросила я, окончательно сбитая с толку. — Что вы от меня хотите?
— Тебе надлежит быть самой собой. Говорить не то, что желал бы услышать король, а то, что внушает тебе твой дар. Те слова, которые твои губы произносят вне зависимости от твоего желания. Король любит блаженных. У них невинные души. Получается, у тебя две задачи: развлекать короля и говорить ему правду. Он повелел зачислить тебя в штат придворных. Теперь ты — королевская шутиха. Такая же придворная, как те, кого ты видела. За свое шутовство ты будешь получать жалованье.
Я молчала.
— Ханна, ты поняла, что я сейчас сказал?
— Да. Но я не согласна.
— А вот это никого не волнует. Тебя выпросили у твоего отца. У тебя нет никаких прав, в том числе и права голоса. Твой отец вручил тебя заботам моего сына, а он передал тебя королю. Теперь ты — королевская собственность.
— А если я откажусь? — спросила я, дрожа всем телом.
— Ты не можешь отказаться.
— А если убегу?
— Тебя поймают и накажут так, как повелит король. Скорее всего, выпорют, словно провинившегося щенка. Пойми: до сих пор ты была отцовской собственностью. Теперь ты — наша собственность. От отца ты перешла к нам, чтобы служить королевской шутихой. Он будет распоряжаться тобой. Это ты понимаешь?
— Отец ни за что меня не продал бы, — упрямо возразила я. — И не отдал бы чужим людям.
— Он не посмеет встать у нас на пути, — тихо произнес за моей спиной Роберт Дадли. — Я обещал ему, что в королевском дворце ты будешь в большей безопасности, чем на лондонских улицах. Я дал ему свое слово, и он согласился. Все это было решено, пока мы выбирали книги. Вот так-то, Ханна.
— Но это еще не все, — снова заговорил герцог. — Ты будешь не только живой игрушкой короля, его шутихой. У тебя будет и еще одно занятие.
Я не спрашивала, зная, что он сам скажет.
— Ты станешь нашим вассалом.
Это английское слово было мне не знакомо. Я оглянулась на Роберта Дадли.
— Вассал означает пожизненного слугу, выполняющего все приказы своих господ, — пояснил сын герцога.
— Ты станешь нашим вассалом, — повторил его отец. — Будешь рассказывать нам обо всем, что видишь и слышишь. О том, какие молитвы возносит король, что заставляет его плакать и смеяться. Обо всем этом ты будешь докладывать мне или Роберту. Ты — наши глаза и уши при короле. Понимаешь?
— Мой господин, я понимаю, что это большая честь, — в отчаянии ответила я. — Но я должна вернуться домой, к отцу. Я не могу быть ни шутихой короля, ни вашим вассалом. Я должна помогать отцу в его работе. У него очень много работы.
Герцог вопросительно изогнул одну бровь. Роберт наклонился ко мне и почти шепотом сказал:
— Мисс Мальчик, твой отец не в состоянии надлежащим образом заботиться о тебе и следить за тобой. Он признался в этом, и ты слышала его слова своими ушами. Помнишь?
— Помню, мой господин. Но отец хотел лишь сказать, что ему со мною хлопотно…
— Мисс Мальчик, а я хочу тебе сказать, что вовсе не считаю твоего отца добрым христианином, происходящим из доброй христианской семьи. Я думаю, вы с ним покинули Испанию не просто так, а скрываясь от испанских властей. Как известно, они преследуют евреев. Если ваши соседи и прочие добропорядочные жители Лондона узнают о вашем еврейском происхождении, сомневаюсь, что вы долго проживете в своем домишке.
— Мы — «марранос», — прошептала я. — Мы очень, очень давно приняли христианство. Я крещеная. Я помолвлена с молодым человеком, которого мне выбрал отец. С английским христианином.
— Я бы не хотел углубляться в эти дебри, — откровенно предостерег меня Роберт Дадли. — Если найти твоего избранника, окажется, что мы попали в еврейское гнездо, тайно существующее в самом сердце Англии. А невидимые ниточки оттуда тянутся… ну-ка, подскажи, куда? В Амстердам? И затем в Париж?
Я хотела возразить, но страх лишил меня речи.
— В глубине души еврей всегда остается евреем, даже если ему удается разыгрывать из себя благочестивого христианина. А по пятницам эти «благочестивые христиане» зажигают свечи. Они найдут тысячи причин, чтобы отказаться есть свинину. Они искусно маскируются, но все равно живут с ощущением петли на шее.
— Сэр!
— Соплеменники помогли вам с отцом добраться до Лондона. Не пытайся это отрицать. Все они — евреи, втайне продолжающие выполнять свои еврейские обряды. В вашей среде принято помогать своим. Богобоязненные христиане утверждают, что все европейские страны опутаны вашей невидимой еврейской паутиной.
— Мой господин!
— Уж не желаешь ли ты стать тем клубочком, который приведет самого христианнейшего из королей в это тайное еврейское гнездо? А ты знаешь, что реформированная церковь умеет разжигать не менее жаркие костры, чем католики? Хочешь сгореть вместе со своим отцом и вашими друзьями? Тебе доводилось вдыхать запах поджаривающегося человеческого тела?
Я тряслась от ужаса. В горле пересохло. Язык не шевелился. Должно быть, отец и сын Дадли видели, как мои испуганные глаза стали еще чернее, а лоб покрылся испариной.