Мария поднялась на ноги и полезла на ветку, спугнув малиновку. Птица перелетела на соседнее дерево и стала наблюдать за девочкой оттуда. Ветка по-прежнему была частично соединена со стволом, а на том месте, где она отломилась, образовалась неглубокая выемка. Мария то карабкалась, то подтягивалась по ветке наверх. Встав на цыпочки и вытянув руку, она уронила кошелек в выемку, а потом съехала вниз.
Взяв прут, девочка стерла свои следы на мягкой земле вокруг березы и стала углубляться в лес. Она уже начала уставать, а мокрый грязный подол лип к ногам. Туфельки разваливались на ходу, не столько защищая ее ноги, сколько мешая идти. Мария сама не заметила, как и где порезала левую ступню.
Через некоторое время она сбросила обувь и продолжила путь босиком, морщась от боли при каждом шаге. Сделав большой круг, она захромала обратно к дому, делая вид, будто скрывать ей нечего.
Первым, кто ее заметил, был солдат, дежуривший у парадного входа. Он позвал кого-то в доме, и на крыльцо вышел второй солдат. Направившись к Марии, он схватил девочку за руку и потащил в дом.
– Отпустите ее, – резко приказал спускавшийся по лестнице мужчина. – Она больше не станет убегать.
Солдат разжал хватку. Мария сразу узнала мужчину – это был господин Марвуд, человек со шрамами на лице. Она дважды видела его на Слотер-стрит: в первый раз он приходил с чернокожим мальчиком, а во второй – один. Тогда господин Марвуд зашел на конюшню и смотрел, как господин Фэншоу показывал всем, как обедает Калибан. И мать, и дед недолюбливали этого человека и, пожалуй, даже побаивались его, но вот почему, Мария не знала. Он одно время был сослуживцем ее отчима, Эббота. Может быть, в этом все дело, ведь Эббота до сих пор все ненавидят, хоть он и умер.
– Мария Фэншоу? – строго спросил господин Марвуд.
– Да, сэр.
Девочка, насколько могла, попыталась исполнить хотя бы подобие книксена.
– Где ты была?
– На улице, сэр.
– Что ты там делала?
– Г-гуляла.
– Не шути со мной, дитя. Куда и зачем ты ходила с утра пораньше? И почему вернулась в таком виде?
Солдат, дежуривший у двери, шагнул вперед и доложил:
– Она вышла из леса, сэр.
Глядя исподлобья на Марвуда, девочка молчала. Ее все еще трясло от холода, и она сжалась в комок.
– Кто-нибудь, принесите ей одеяло или плащ!
– Девочка ни в чем не виновата, сэр, – дрожащим голосом произнес дед. – Клянусь честью. – По-прежнему одетый в халат на меху, он стоял наверху, возле лестницы. Его охранял еще один солдат. Казалось, будто за время отсутствия Марии дедушка съежился и стал меньше. – Прошу вас, сэр, не трогайте ее.
– Моя дочь испугалась солдат, – проговорила мать, подойдя к господину Фэншоу. Теперь вид у нее стал совсем безумный. – Немудрено, что бедняжка убежала. Чего еще вы ожидали, вламываясь в дом в такой ранний час?
– На вашем месте, мадам, я бы поискал для нее сухую одежду, – произнес Марвуд.
Вместе с солдатами он пробыл в доме еще два часа. Заперев хозяев и слуг на кухне, они обыскали все поместье сверху донизу. Служанке разрешили подняться наверх в сопровождении солдат, чтобы она принесла одежду для Марии. Когда Марвуд и солдаты наконец ускакали, они увезли все вещи дяди ван Рибика и какие-то бумаги, принадлежавшие матери и деду.
Господин Фэншоу бессильно откинулся на спинку стула:
– Слава богу, уехали.
– Марвуд еще вернется. Или сюда, или на Слотер-стрит. – Схватив Марию за руку, Анна Фэншоу вполголоса спросила: – Где ты спрятала кошелек?
– В лесу, мадам.
В этот момент на вытянутом лице матери появилось точь-в-точь такое же выражение, как у ее брата.
– Отведи меня туда.
– Но, Анна, – промямлил господин Фэншоу, – девочка устала. К тому же ты нужна мне здесь. Мы должны привести дом в порядок. И от голода мне уже делается дурно.
– Все прочее подождет, сэр.
Мария в первый раз слышала, чтобы мать разговаривала с дедом таким резким тоном. Он остался сидеть, склонив голову над кухонным столом, а мать с дочерью надели плащи и шляпы, обулись и вышли через боковую дверь. Быстро шагая к лесу, госпожа Фэншоу тянула Марию за руку и требовала, чтобы та не отставала.
– Мадам, что нужно от нас этим людям?
– Их интересуем не мы, а твой дядя.
– Где он?
– Не знаю. – На лице матери появилось страдальческое выражение. – А жаль.