– Стойте! Стойте!
– Нет его там! – ответили люди из другой группы.
Остановились, объяснились. Тюремные надзиратели рассказали, что как раз осматривали этот фиакр, ожидавший седоков в тени под аркадой, когда появились его законные влАдельцы и заняли места в своем экипаже.
– Голову даю на отсечение, что в фиакре никого не было, – заявил один из тюремщиков. – Мы даже под скамейки заглянули, а что касается тех, кто в него сел, пожилого господина и дамы в черном…
– Так это же они и есть! – раздался в ответ истошный вопль, и погоня возобновилась, но экипаж уже выехал на Бульвары и мгновенно затерялся среди бесчисленного множества одинаковых фиакров.
Продолжать преследование было бессмысленно. Ноэль, по-прежнему мечтавший тратить по тридцать франков в день, обратился в быстроногого оленя и мчался прямо по мостовой, заглядывая в окна каждой кареты, проезжавшей мимо.
Огромное разочарование удвоило его силы: он искал своего счастливого соперника Ларсоннера с большей страстью, чем сбежавшего преступника.
Где-то возле Фий-дю-Кальвер внимание Ноэля привлек один фиакр – не потому, что чем-то выделялся, а потому, что ехал быстрее всех.
Надзиратель уже еле держался на ногах, но подумал:
«Прежде чем передохнуть, загляну-ка я еще и в этот…»
И сжав кулаки, с новой силой рванулся вперед.
А в чертов фиакр были и в самом деле впряжены резвые лошадки, и правил ими умелый кучер. Господин Ноэль догнал экипаж только у бульвара дю Тампль, напротив веселой и пестрой ярмарки, что всегда кипит вокруг любимых в народе театров-балаганов, которые вскоре будут вытеснены дешевыми магазинами. Горели все театральные лампионы, ярко освещая афиши, чтобы почтеннейшая публика могла выбрать между задушенной женщиной, подожженным замком, мужчиной, вгрызшимся в собственную руку, лежа в гробу, кораблем, тонущим в бурном море, и бедными маленькими детками, безусловно, сиротками, которые бежали, взявшись за руки, по тропинке между скалой и бездонной пропастью.
В те времена искусство мелодрамы чувствовало себя куда лучше, чем сейчас.
Восхитительными картинками можно насладиться и мимоходом, не замедляя шага. Господин Ноэль, пока еще безответно влюбленный в роскошную жизнь, со страстью, до сих пор не знавшей удовлетворения, обожал театр Гете не меньше, чем ресторан Бонвале и балы Гран-Венкер. И сейчас надзиратель бросил сквозь лорнет пылкий взгляд на афишу, на которой было изображено красное чудовище, пожирающее единственную дочь старого маркиза Монталбана.
Фиакр был в эту минуту шагах в десяти от Ноэля.
– Дешевая контрамарочка – и полюбуетесь Мелингом, а, господин хороший? – обратился к надзирателю голос справа.
Господин Ноэль посмотрел направо, но тут голос раздался слева, а сам тюремщик растянулся во весь рост на мостовой, уткнувшись носом в собственную шляпу.
Сведущие люди высоко ценят два удара в спину: «простой удар» и «удар молотом».
Ноэль был повержен на землю чем-то средним между тем и другим.
В тот миг, когда собственная шляпа еще не сползла окончательно тюремщику на глаза, он мельком увидел широкие плечи и, падая, пробормотал: «Ларсоннер!»
Когда Ноэля подняли, мы можем решительно утверждать, что рядом не было ни продавца билетов, ни того, кто ударил надзирателя в спину, – и совсем другие фиакры катили себе по мостовой.
IX
ЛИРЕТТА
А пресловутый экипаж давно уже ехал по бульвару Монмартр. На козлах сидел не только кучер, рядом с ним поместился славный юноша, очень похожий на рассыльного с дорожным мешком и чемоданом в руках. Лошадь, самая обыкновенная на вид, бежала однако удивительно резво.
В фиакре вы не нашли бы ни пожилого господина, ни дамы в черном с Королевской площади. И тем не менее бедняга Ноэль не ошибся, это был тот самый экипаж, и в нем в поте лица трудился Клеман Ле-Маншо.
Он казался даже слишком спокойным для человека, который только что пережил такое множество приключений. Женская одежда лежала возле беглеца на подушках, рядом с мужским пальто, благоухавшим Лондоном, и котелком, который был большим англичанином, чем сам Веллингтон[12]; на противоположном сиденьи находился открытый несессер.
Господин Ноэль и несчастный начальник тюрьмы узнали бы своего подопечного по ужасному шраму, который служил такой отличной приметой, но с опознанием следовало бы поторопиться, поскольку бывший узник преображался прямо на глазах.
Я не стану говорить, что его чудесным образом изменил пьянящий воздух свободы, я повторяю: беглец трудился в поте лица.
В фиакре Ле-Маншо был один, рука у него тоже была одна, так что ему нужно было хорошенько приспособиться. Зеркальце из несессера он разместил на противоположной банкетке так, чтобы оно отражало стоявшего на коленях человека.
Рядом с зеркальцем лежала вата, льняная салфетка, щетка, гребешок, круглая хрустальная коробочка с белой жирной мазью, похожей на кольд-крем, и маленький металлический флакончик.
От предполагаемого кольд-крема исходил резкий химический запах.
Снаружи было совсем или почти совсем темно. Клеман опустил боковые шторы, так что свет проникал в фиакр только через переднее оконце.
Ватным тампоном Ле-Маншо наносил крем на изуродованную шрамом часть лица – на лоб, левое веко и левую щеку.
Тут-то мы и заглянули в фиакр. Эмульсия, казавшаяся в баночке белоснежной, на коже приобретала синеватый оттенок.
Клеман вдруг расхохотался.
– Щиплется, однако! – весело воскликнул он. – Одному дьяволу известно, когда я очнусь от этого сна. Судя по всему, на меня сейчас работает чуть не половина Парижа и ребята свое дело знают. Но если бы мне хоть намекнули, о чем речь в этой комедии. Два с половиной месяца я провел в раю господина Бюэна. Мне уже немного наскучил этот отдых, хотя я полагал, что при случае наверстаю потерянное время! Как честный человек…
Смех Клемана был совершенно искренним.
И пока беглец разговаривал сам с собой, рука его ни на минуту не останавливалась. Сперва она орудовала гребнем, потом – щеткой, и буйная грива спутанных волос вскоре приобрела совершенно иной вид. Как только гребень уступил место щетке, патлы, торчавшие во все стороны в явно искусственном беспорядке, превратились в шелковистые волны изумительных кудрей.
– Теперь очередь за бородой, – продолжал наш герой, – ей ровно семьдесят восемь дней, я отпустил ее как раз накануне ареста. Ну и история! Господи Боже мой! Но при такой тряске и бриться невозможно, я себе перережу горло, а сейчас для этого не самый подходящий момент. Сначала я должен хотя бы понять, влюблен я в конце концов или нет?
Вы бы, мой читатель, не стали сомневаться в пылких чувствах Клемана, поскольку при этих словах он вздохнул искренне и горько.
Поработав гребешком и щеткой, Ле-Маншо с удовлетворением взглянул на свою волнистую и шелковистую бороду.
Теперь он вполне мог бы играть юного и прекрасного героя-любовника, вот только шрам…
«А мне даже идет моя бородка. – подумал Клеман, – А жаль будет с ней расставаться. Теперь посмотрим, что сотворит бальзам чудодея-доктора, кусается эта штука, как сотня муравьев, и могу поспорить, что лицо у меня будет краснее помидора».
Он взял сухой ватный тампон и осторожно провел им по шраму. И шрам исчез, как исчезают с доски геометрические чертежи, когда их стирают губкой.
– Потрясающе! – прошептал Клеман, и в восхищении его сквозила толика удивления. – Я же каждый день умывался – и хоть бы что… Этот доктор – просто волшебник!
Кожа в том месте, где только что красовался шрам, была хоть и не краснее помидора, но все же достаточно воспаленной. Клеман откупорил металлический флакон, вылил из него несколько капель жидкости на салфетку и промокнул пылающее лицо.
Больше Ле-Маншо своей внешностью не занимался. Он полностью доверял доктору.
Мы должны сообщить, что после проделанной работы в зеркальце отразилось довольное лицо очень красивого молодого человека.
12
Веллингтон Артур Уэлсли (1769—1852) – герцог, английский фельдмаршал, командующий союзными войсками в войне против наполеоновской армии и англо-голландской армией под Ватерлоо, в дальнейшем премьер-министр кабинета тори, министр иностранных дел